И хотя ни один из фильмов мастера не оставляет после себя ощущения подавленности или безысходности, в этот раз кажется, что не хватает воздуха, не хватает опоры под ногами, не хватает светлой надежды. Внутренний зритель-ребенок полон сомнений. Неужели мир настолько хрупок, что может быть безвозвратно уничтожен? Хочется верить, что нет.
Зачем были тысячи статистов, съемки с вертолета, пафосный саундтрек Мартина Фиппса? Зачем были миллионы, потраченные Apple на экранизацию одной из самых известных и сложных для экранизации биографий? Скажи-ка, дядя, ведь недаром? Ответы на эти вопросы взыскательного зрителя разочаруют.
Джон Ву не боится клише, он работает с ними страстно и находчиво. Режиссер на сто процентов уверен, что по-настоящему крут. Гонконгская старая школа — это навсегда.
Не к осознанию ли собственной смерти двигался главный герой в «Русском ковчеге»? И кем он был: бесплотным голосом, взглядом? Автором? В «Сказке» он тоже мерещится. Наблюдатель, гравитация которого буквально искривляет окружающее пространство и приводит его в движение. Это сам зритель.
Кажется, что задача «Слова пацана» не в детальном воспроизведении, а в разрыве привычного шаблона проявления насилия на экране. Оно не причина и не следствие, а бич, порождаемый самим человеком невесть зачем.
И все же, есть что-то прекрасное и своевременное в том, что документальный сериал о музыке содержит в себе столько открытых слов о времени и его переменчивости.
Фильм «Ниша» — упругий и скачущий, как мячик, удивляет своей смелостью в идиотических, но знакомых сюжетах.
Мнительный романтик Бонелло «Предчувствием» манифестирует, что даже футуристичный эмоциональный аскетизм не сдержит истошного, почти животного воя. Зверь проснулся и весенней полон жажды. Одиночество — вот чего и вправду стоит бояться.
Скорсезе проделывает с историей, описанной Гранном, свой излюбленный трюк — присваивает ее в лучшем смысле этого слова.
В финале «Отпуска в октябре» камера следует за Светой неотрывно — чтобы потом отпрянуть и застыть от ее прямого взгляда на зрителя. Она идет дальше, а мы остаемся — больше не за кем следить. Героиня фильма сама заканчивает фильм, делая видимым присутствие зрителя, завершая игру.
Мне нравится, что «Королевство» с одной стороны крепко стоит на документальной почве, а с другой — имеет внятную художественную форму. В общем, хочешь-не хочешь — «Королевство» существует. Не только в фильме, но и за его пределами.
Эта история вписана в еще более универсальный сюжет непостижимости истины и никчемности инструментов ее познания. При всех этих древних основаниях его новизна, возможно, в человеческом достоинстве, с каким персонаж Сандры Хюллер проходит все стадии судебного процесса, зная и не зная, в чьих глазах, в чьем сердце совершается единственный, имеющий смысл и значение суд.
«Фрау» — терапевтическое кино в том смысле, что дает задаться вопросами самому. Терапия тут не в авторских выводах, а в том пути, что зритель проделает вместе с героями. Вытерев слезы и дослушав песенку про цветок «небывалый, что зовется мечтою не зря», хочется пройти этот путь снова.
Страсти одного из последних католических святых, канонизированного в ХХI веке, выглядят экстатическим комментарием к политическому портрету Италии, к зарождению фашизма в недрах Первой мировой войны, к исторически содержательному описанию его социального состава.
«Скверный анекдот» стал ярким финалом эпохи очаровывающей, но недолгой творческой раскрепощенности.
Вымысел здесь — обрамление для пространства (Ленинград) и времени (ноябрь). Перед нами документ в форме игрового фильма.
Хагиги снимает чувственное и аффективное кино, заставляя зрителя испытывать вместе с героями паранойю, нежность, страх, растерянность, ярость. Распространенное в популярной психологии требование «встать на место другого» обретает зловещее воплощение: одни тут правда встают на место других. Такая вот арифметика.
Большое кино сделало «Звонок» феноменом масскульта, в качестве которого на каждый юбилей его можно крутить в кинотеатрах. Но те, кто впервые посмотрел его тогда, на кассете, у себя дома, помнят, что когда телевизор выключался, фильм не заканчивался.
Равно как Оппенгеймер не закончил все войны той июльской ночью 1945 года, так и Нолан едва ли что-то изменит своим монструозным трехчасовым байопиком об отце атомной бомбы. Это ли не признание окончательного творческого провала?
Все острые углы биографии Дюбарри сглажены, всё обтекаемо. Как говорят на режиссерском факультете про скучные и беззубые студенческие этюды — «средняя температура по больничке».
В новом фильме Уэс Андерсон все серьезнее задумывается, как все это закончить, и уверенно сомневается в своем сахарном мирке.
Потенциально культовое кино, наш советский «Под Сильвер-Лэйк», исполненный созвучного времени безумия.
Каждый великий мастер в своем искусстве одинок, но оно же послание всему человечеству. Бергман не исключение. Но возводя одиночество в некий абсолют, он все же грезил о сарабанде — о парном танце.
Это очень французский фильм, раскрывающий рассудочность и прагматизм (впрочем, романтически завуалированные) как базовые свойства галльской ментальности. И символично, что пусть и не главную, но почетную роль играет Изабель Юппер, само воплощение актерской интеллектуальности и техничности.
В ослепляющей светом постановке «Личной жизни» режиссер обращается к тем же призракам и катастрофам, но обыгрывает их на новый лад — укол реальности здесь не ядовит. Утрата здесь кажется необходимой платой для того, чтобы наладить контакт с действительно близким человеком. Звучит страшно? Но фильм утешает.
