Как кажется поначалу, нейтральное название фильма рифмуется с другим, более привычным сочетанием имен: Адам и Ева. Занимаясь сексом перед камерой, Артем и Юля не теряют невинность, а обретают ее, выстраивая даже в захламленной съемной квартире виртуальный Эдем и отказываясь признавать за собой какой-либо «грех». На финальных титрах хочется одного — пожелать им продержаться как можно дольше.
Сам режиссер не читает мораль — напротив, тайно поддерживает своего беззащитного героя в этом иррациональном желании.
«Фабельманы» складываются в концептуальный манифест «кинематографа по Спилбергу», в который каждый персонаж добавил что-то необходимое.
Именно Крипс удается создать и поддерживать до финальных титров, на которых она танцует странный танец, идеальный баланс чувственности и самоконтроля, непосредственности и скрытности, великодушия и эгоизма.
Смотреть на этот гипнотизирующий процесс можно если не вечно, то очень долго.
Художественная чрезмерность «Кита» органично рождена огромностью его героя и амбициями его автора. Вот почему этот фильм так выделяется на общем фоне
Такое впечатление, что здесь Сокуров, достигший за полвека многого, вышел на какой-то новый для себя уровень.
Быть может, лучший фильм о сложной истории отношений артиста и его поклонников, начиная с первой влюбленности и заканчивая долгим, разрушительным для обеих сторон браком.
В этом сюжете можно было при желании рассмотреть и трагическую историю любви, и портрет непонятого поколения. Хант, по существу, не пробует раскрыть секрет, оставаясь внешним наблюдателем-эстетом.
Эстлунд — виртуоз стыдных ситуаций и неудобных вопросов. Он умеет выстроить диалог так, что героям на экране неловко, а публика хохочет, не приходя в сознание, — но потом одним щелчком меняет роли, и вот уже начинают краснеть зрители.
Избегая откровенных анахронизмов и придерживаясь фактов, Серебренников снял совершенно современный фильм, сохранив свою позицию и репутацию космополита.
Как в зеркале, здесь отражается и простодушное самолюбование разогнанных на заре путинского правления энтэвэшников, и другие многочисленные истории о запрещенной, униженной, прирученной, раздавленной журналистике последних 20 лет. И все не в меру оптимистичные прогнозы, из которых не оправдался ни один.
Бескомпромиссный, жесткий, прямолинейный фильм, не позволяющий зрителю увильнуть от разговора о дискомфортном.
Тщательно прислушавшись, можно навсегда изменить свое представление об окружающей нас вселенной. Именно к такому неторопливому вниманию и призывает «Камон камон» — фильм о том, как найти близких.
В «Продуктах 24» Михаил Бородин нашел точную форму, чтобы выразить невыразимое.
Фильм — как качественные иллюстрации к подарочному изданию книги или добросовестная экскурсия по банальной достопримечательности.
Вообще же «Аллею кошмаров» хочется трактовать не как моралите о гордыне или психоаналитическую притчу об эдиповом комплексе (оба прочтения более чем законны), а как картину о природе кинематографа и искусства в широком смысле.
Чем больше на экране патриотического угара, тем сильнее искушение пожелать победы в новогоднем прокате иноземному «Человеку-пауку».
Кино вышло не слишком сбалансированным, а комбинация жанров фильма-катастрофы и сатирической комедии сама по себе риск.
По меньшей мере «Последний богатырь» начисто лишен идеологически-пропагандистской прошивки, он не учит нас отбиваться от коварной заграницы и чтить хоть и несовершенного, но родного батюшку-царя.
Когда-то эта франшиза, как поезд на полном ходу, сплющивала в груду металлолома всю традицию голливудских блокбастеров, провозглашая новые ценности и героев наступавшего XXI века. Сегодня «Матрица» — нечто противоположное, человеческая драма, упакованная в оболочку ретрокиберпанка.
О чем бы ни кричал подзаголовок фильма, публика будет твердо знать, наблюдая за финальной символической схваткой на статуе Свободы: нас всех вернули домой, к тому утешительному кинематографу, по которому мы скучаем и о котором мечтаем каждый год.
Пронзая время и пространство, не делая разницы между придуманной англичанином средневековой Вероной и увиденным современным взглядом Нью-Йорком 60-летней давности, Спилберг дает понять, что некоторые сюжеты могут обойтись без осовременивания: они актуальны и понятны всегда.
«Лакричная пицца» буквально насыщена любовью как кислородом, она пульсирует, бьется, вырывается из рук, заражая зрителя безоглядностью решений, спонтанностью реакций, идиотским ожиданием счастья.
Парадокс: Григорий Добрыгин — плоть от плоти современного русского кино, однако его картины — а это уже вторая — неизменно оставляют впечатление будто бы иностранных, сделанных с какого-то иного странного ракурса.