«Наше время» — сумма предыдущих наработок режиссёра, поставленных на службу истории, психологизму, впервые выведенному им на первый план и столь подробно проработанному, самый зрелый его фильм
Перед нами — дистиллят романтического фильма для всех, у кого не выветрилась из головы повышенная интеллектуальная плотность студенчества.
Это вообще кино без героя. Баския тут — повод тряхнуть стариной, вспомнить молодость.
«Крид 2» — невнятное и плоское кино, добросовестная энциклопедия штампов спортивной драмы.
Ничего кощунственного в «Празднике» нет. Вряд ли неубедительная игра актёров, особенно младшего поколения, а также очевидная вялость интриги может расцениваться как преступление против человечества.
Мы, глядя из будущего, понимаем, как наивны американские мечты героини. Поколение «Пепси» выбрало свободу, но только не очень хорошо её себе представляло — и не знало, что свобода необязательно выберет их самих. В последних кадрах нам напомнят, что история движется по кругу.
Эпическое травести юношеских приключенческих романов — Жюля Верна и Роберта Стивенсона — в романтичный и жестокий постгендерный либидинальный манифест.
Это раздутая, почти невыносимая исповедь на два с половиной часа и принятие того, что спасение невозможно. Для кого угодно ещё это было бы чересчур, но именно поэтому Ларс фон Триер — не кто угодно.
Стремление разобраться в цитатах картины — утопия. Лучше сразу оставить эти попытки и воспринимать картину как сплошной кинопоток образов и смыслов — автоматическое письмо, предполагающее отнюдь не только интеллектуальную связь автора и аудитории.
Чувство меры и сознательный отказ от «художественного высказывания» — главное достоинство фильма, за которое можно простить и наивность мизансцены, и местами слабую актёрскую игру, да много чего ещё. «Спитак» — кино растерянности, обрушивающейся на нас, когда жизнь сломалась.
Это классический Панахи, какого мы давно не видели, — тот, который ищет дух сообщества, в больших городах уже, кажется, утерянный.
Пропагандой либеральных ценностей во «Вдовах» и не пахнет. Это фильм, беспристрастно, а-ля Ханеке, фиксирующий ничтожество человеческой природы, никто кроме нас не ответственен за боль, заполонившую мир, как океаническая волна — трюмы и палубы тонущего лайнера.
Слабый пол добавляет картине сильных качеств — семейная драма оборачивается комедией, а в некоторых моментах и вовсе бурлеском. Женщина в мужской роли, «мужик в юбке» — древнейший гэг, невероятным образом подвёрстанный актуальной повесткой под чуть ли не правозащитный манифест.
История о семье как о последнем пристанище, защите и панацее ото всех бед мира резко, без предупреждающих выстрелов в воздух, становится пронзительной песней об одиночестве. Налюбовались на идиллию? Пора просыпаться.
Это слишком длинное, слишком путаное, совершенно бессмысленное кино, которое настолько сочится самолюбованием, что зритель в нарциссическом бэдтрипе просто третий лишний. Автору никто не нужен, правой руки и стопки лежалых постеров ему вполне достаточно, чтобы довести себя до кондиции.
Действительно душераздирающая драма, в которой не происходит ничего экстраординарного, но сбой даёт сама жизнь.
Довольно утомительное и назойливое повторение пройденного. Эксплуатация приёма. Немеш прилежно наследует Беле Тарру и ещё некоторым корифеям национального кинематографа — Ильдико Эньеди или Миклошу Янчо, но ни мистической глубины, ни теософских откровений старших коллег не достигает.
Кино Косматоса не «такая пост-пост» и уж тем более не «такая мета-мета», не сериал Stranger Things и не очередное воскрешение игры DOOM. С экрана изливается сдобренная восьмидесятническим цайтгайстом кинематографическая эссенция, pure cinema.
Явно тот случай, когда не подсмотрел, а вдохновился, потому что фильм звучит и выглядит как режиссёрский дебют. Свежо, по большому счёту.
Дебют Брэдли Купера — это не огранка, а напротив — необработанный алмаз, который нельзя вставить в кольцо, но можно просто восхищаться его формой.
«Рома», не смотря на весь свой макияж, субъект, готовый к диалогу только с золотыми гравированными статуэтками.
«Космическая одиссея» оказалась для Кубрика метаморфозой от человека к исследователю людей, стилистическим переломом в сторону кино тотального перфекционизма, где слово «режиссёр» — априори значит «демиург».
Ван Сент, человек, давно отказавшийся выбирать между мейнстримом и авторским кино, воспользовался своим двойным творческим гражданством и вновь привнёс в окаменевшее голливудское лекало байопика всякие вольности. Не разрушая, но подчеркивая то, что в нём уже есть.
Проходя многоэтапность обрядов насильственного погружения головой в этот мутный аквариум шанхайской забегаловки, приходится наблюдать воинствующую тупость, сомнительные сюжетные явления, ну и откровенную, конечно, нечестность в диалоге со зрителем.
Фильм, создававшийся чрезвычайно трудно и рассказывающий о самом болезненном периоде в истории Франции, в котором Ален Делон, безусловно, сыграл лучшую свою роль.