Фильм захватывает не морализаторством, а тревожной внутренней вибрацией и странным жанровым непостоянством. Из сатиры о современном искусстве он мутирует в «комедию наблюдений» или классический deadpan, чтобы в конце концов превратиться в социальный триллер
Трей Эдвард Шульц, кажется, и не думал снимать хоррор в общепринятом смысле этого слова. Он лишь создал на экране предпосылки и обстоятельства, чтобы вместе со зрителем наблюдать за тем, что произойдет дальше.
От Реннера веет спокойствием Джона Уэйна, а от «Ветреной реки» — ностальгией по миру, где любую трагедию можно было если не исправить, то хотя бы перечеркнуть — оставить в бескрайнем просторе и начать жизнь заново.
Режиссера пока рано зачислять в кубрики, как это делает, например, газета The Guardian. Красивые кадры Нолана, из которых так удачно складываются рекламные виньетки, как сэндвичи с джемом, которыми кормят в фильме спасшихся — хороший вариант к чаю, но маловато для мишленовской звезды.
Каким-то неведомым способом сообщает «Аритмия» намного больше, чем говорит. Фильм, как и его главная героиня, по сути ничего прямо не формулируя — только один раз она срывается в страстный, истерический монолог, — умудряется быть предельно внятным. Такой внятности взыскует не мозг, но сердце.
«Теснота», в которой от любви (родительской и другой, первой) действительно не продохнуть, так она сжимает грудь и давит на виски, не этнографический экскурс. Это живая история, которую авторы достали откуда-то из темного уголка детской памяти
Да, у каждого из нас есть своя маленькая загубленная мечта. Кто-то хотел написать бестселлер, кто-то — снять блокбастер. А кто-то быть и бить, как Джина Карано. Тот, кто помнит об этой загубленной мечте каждого, может, еще и не Данелия, но уже практически Микаэлян.
Снова безапелляционные диагнозы, снова крайнее режиссерское высокомерие по отношению не только к зрителям (эти потерпят), но и к собственным героям.
Исключительность «Города» в том, что он говорит со зрителем на языке, который тот, кажется, подзабыл (это же может стать большой проблемой в кинопрокате), в его человеколюбивом темпе и внятной романной драматургии, которой хватает такта и полутонов не только запечатлеть главного героя во всей красе маний, но и дать объемный второй план
Реальная история первой вылазки в открытый космос обещала зрителю богатый экстремальными событиями триллер, а он обернулся на экране дряблым, почти трехчасовым соцреалистическим эпосом, безнадежно устаревшим и тяжеловесным в своей сценарной механике.
Фестивали заканчиваются, жизнь бежит вперед, мнения меняются. А Джармуш плавно катит на автобусе ровно по расписанию. Что называется, сам виноват. В «Патерсоне», который рассказывает о стихотворце Патерсоне, проживающем в городе Патерсон — материал скорее для лимерика, чем для фильма, — режиссер принципиально открыт всем ветрам критики, беззащитен перед любыми упреками.
«Коммивояжер», принимая во внимание иранскую специфику, легко мог бы превратиться в притчу о справедливости и милосердии, но тут будто сами мизансцены разводят героев по углам ринга. Прощения нет, есть только обиды, высокомерие и амбиции, режиссерские и человеческие, такие, в общем, понятные и стыдные чувства.
«Притяжением» Бондарчук берет реванш за неудачную интерпретацию «Обитаемого острова» братьев Стругацких. Линии двух фильмов интересно пересекаются, но новая история рассказана с другой стороны. От имени аборигенов. Оказывается, стоит перенести время и место действия в нашу сегодняшнюю точку существования, и сюжет о залетном госте из идеального мира начинает работать.
Есть сёгуны, а есть самураи, и «Изгой» — это самурайская, или даже ронинская история. Без джедаев, чья Сила поминается лишь в молитве, но с контртеррористическими операциями в центре древнего восточного города Джедда, взаимоисключающими личными интересами и перессорившимися оппозиционерами. В ней много человеческого, и даже слишком человеческого по меркам Disney.
Сильные, благородные мужчины помогают роскошным красавицам в шляпках- такие канонические военные драмы никогда не выйдут из моды. Есть что-то фундаментальное и героическое в самих историях того времени. Выход «Союзников» голливудского корифея Роберта Земекиса, который заручился поддержкой звездных Брэда Питта и Марион Котийяр, — подтверждает тягу зрителей ко всему, что носит приставку «ретро».
Несмотря на криминальные завитки сюжета от авторов «Решал», новый фильм — история из другой оперы. Не крутые разборки, а, скорей, отечественный заход на территорию «молодых рассерженных людей». «Одиночество бегуна на длинную дистанцию», снятое с ироничным ТНТ-шным прищуром (спасибо Дмитрию Власкину) и живым региональным пониманием земли под ногами.
Раз уж мы говорим о зрительском кино, то позвольте один вопрос: неужели мохеровая изнанка ностальгического мифа и теплое дрожание ложки в подстаканнике у иллюминатора — то единственное, чего заслуживает дошедший до кинотеатра зритель? Вообще-то нет. От катастрофы хочется остроты. От большого кино — серьезности в подтекстах и точной прорисовки линий.
«Дуэлянту» не до возможностей и деталей, он сосредоточен на себе. Это уже не авторский пафос, не грозные предъявы, которые кидали миру прошлые герои Мизгирёва, а скорее подростковый нарциссизм. Фильм настолько упоен собой, что гоняется за публикой с шестизарядником и криками: «Мне нельзя говорить нет! Голова или живот? Испытай в IMAX!»
Есть соблазн увидеть в главном герое «Чуда», который искренне презирает компьютеры, полагаясь исключительно на сорокалетний опыт и глазомер, черты самого режиссера, стиль которого вроде бы прост, но совершенно неподражаем и невоспроизводим в рамках современных голливудских продюсерских технологий.
Хороший это фильм или плохой? Вопрос неуместный. Он гигантский, саморазоблачительный, преувеличенно бравурный (быть смешным он не стесняется, пусть стесняются зрители) и лакомый для тех, кто устал от холодной выверенности нынешних летних блокбастеров.
На Веру Фармигу и Патрика Уилсона в пушистых свитерах и бежевых брюках можно смотреть бесконечно, и прыгать из их плюшевой зоны комфорта и скуки в объятия зубастого ледяного кошмара — тот еще аттракцион.
Говорят, что серьезный зритель может и должен обнаружить в «Противостоянии» глубокую метафору американской внешней политики, ответить, что для него важнее: всеобщее благо или слезинка ребенка, вера в справедливость или юрисдикция ООН? Если это главное завоевание нового фильма, то лучше уж пересмотреть «Суперсемейку».
Постановщику кажется, что он управляет огромным самолетом, может даже, блокбастером. Вокруг сверкают молнии и извергаются вулканы, двигатели на пределе, прокатное окно короткое, а в задних рядах беспокоятся пассажиры. Но на экране — только симулятор фильма.
«Бэтмен против Супермена» — вагнеровская история с поправками: не Шопенгауэр и пессимизм нашего общего постапокалипсиса, а счастье и молодость мира; не гибель богов, а их рождение. Человек стар и подозрителен, громовержцы юны и ищут свою веру.
Фильм не может реализовать сценарный потенциал, заложенный Михаилом Местецким и Алексеем Казаковым. Солидный комедиограф Дмитрий Дьяченко усиленно ерепенит мех, но сатира на подневольную соборность нашего человека отходит умильным сиропом семейной комедии.