Андерссон сумел пройти через эпоху постмодернизма, не поступившись своим авторским началом, но сохранив качества раннего «наивного» кинематографа — эксцентрику, юмор, любовь к пантомиме. Сегодня все это оказывается как нельзя более пригодным для описания постапокалипсиса XXI века — во всяком случае другого языка для этого еще никто не придумал.
Понятно, что тема беженцев и их адаптации болезненна для сегодняшней Франции, пережившей трагедию с нападением на редакцию «Шарли Эбдо», да и для всей Европы тоже. Казалось, именно Жак Одиар, минуя политические клише, способен перевести межэтнические конфликты в универсальный жанровый и психологический регистр. Но, увы, победили дежурные политкорректность и мультикультурность.
«Конец истории» с безнаказанным накоплением капитала и мегаломанией нуворишеских проектов кончился. Инсталляция нашей жизни начала кровоточить. Пришла совсем другая эпоха, кульминацией которой, кто знает, окажется 2017 год. А может, компрессия истории просто станет ее обычным состоянием: вот почему на бескрайних пустырях и просторах фильма Германа мы ощущаем жгучую, мучительную клаустрофобию.
Используя бергмановскую традицию столкновения мужского эгоизма и женских фрустраций, режиссер развивает ее в ироническом аспекте, а сопровождающая все действие игривая музыка Вивальди, исполненная на аккордеоне, доводит жестокую иронию до уровня убийственного сарказма.
И еще «Соль земли» — это история обретения отцом сына и сыном отца. Для Жулиану его знаменитый отец-путешественник всегда был скорее символом, а работа над фильмом позволила ему примкнуть к истокам семьи. Это, кстати, одна из подспудных тем Вима Вендерса — обретение семьи, преодоление одиночества.
Нуар тщится возродиться в этом фильме, как птица феникс из пепла, но сгорает в адском лагерном пламени, оставляя в живых только остроумие сценарной конструкции, изящество и холодноватую элегантность режиссуры. А также магию Нины Хосс: родись она на полвека раньше — снималась бы в оригиналах, а не в копиях и ремейках.
«Да и да» — не просто фильм о любви, а экстатическая поэма: ее реальность располагается по ту сторону добра и зла, в зоне, где не действуют законы притяжения и сохранения энергии.
Поэтому, сколько бы на него ни нападали, сколько бы ни уличали в том, что это инструмент патриотической пропаганды, от Клинта Иствуда не убудет. Это как раз тот патриотизм, которому можно позавидовать: без пафоса и надрыва, без тупости и услужливости, и даже с тем легким оттенком постмодернистской иронии, которую Иствуд впитал еще в молодости, играя ковбоев в итальянских спагетти-вестернах.
В сущности, это кино о том, как люди преодолевают немоту и начинают бороться с системой, о том, как племя, разобщенное коррупцией и нетерпимостью, превращается в народ, состоящий из свободных личностей.
Когда недостатков и претензий прямо противоположного свойства накапливается слишком много, становится ясно, что перед нами крупное произведение, выламывающееся из канонических рамок.
Но главное — Ханна Полак с огромной любовью, хотя и без прикрас, снимает человеческие лица. Лица тех самых людей, которые, по ее признанию на закрытии «Артдокфеста», дали ей гораздо больше, чем могла им дать она. И это сближает ее работу с гуманистическим творчеством раннего Горького и художников-передвижников.
Проблема Бенуа Жако заключается в том, что его версия бродячего, почти вечного сюжета лишена свежести.
Легкое дыхание, за которое картину премировали в Сочи, и сопутствующие этому комплименты помещают ее в разряд облегченных, непритязательных зрелищ. Ловишь себя на подозрении, что к фильму отнеслись бы с большим пиететом, изобрази авторы более серьезную, более амбициозную мину. И тем более ценишь, что они этого не делают.
Как часто бывает у Озона, его новый фильм строится на дизайне и музыке, временами превращаясь в чистой воды фэшн-шоу и демонстрацию винтажных платьев. Однако демонстративный гламур, бьющий в глаза и остальные органы чувств, камуфлирует более серьезное содержание.
Что бы ни говорили про косность россиян, но и на Западе Долана признали именно в тот момент, когда он отошел от ангажированной гей-тематики и снял кино про трудности идентификации в более универсальном аспекте. Он сумел совладать и с такой опасной материей, как инцест: фильм полон эротического напряжения, которое разрешается чисто эстетически.
Оно таким и не выглядит, однако важно, что фильм воспринимается как современное высказывание, в том числе и по форме. Или вневременное — что еще труднее и еще важнее.
Эта дразнящая иллюзорность бытия — самая сильная нота картины, и я бы связывал ее не столько с саркастическим восприятием американских ценностей, сколько со сбоем личностной программы в эпоху тотального обезличивания.
Поначалу раздражая схематичностью и недоверием, которое вызывает в главной роли Марион Котийяр (слишком красива для социального кино), в итоге Дарденны берут зрителей в плен и добиваются своей художественной цели.
На самом деле это кино можно смотреть даже с немалым кайфом, если настроиться на созерцательную волну и не задавать вопросов: про что это и почему никто не говорит ни слова?
Эта история, наполненная достоевскими обертонами и даже прямыми цитатами, сообщает картине Джейлана тот нерв, которого не могли бы дать ей ни Чехов, ни Толстой, ни Тарковский, ни Бергман. Причем достоевская линия идеально вписывается в социальный пейзаж, как будто бы современная Турция — это та самая Россия, которую мы потеряли вместе с присущей старой интеллигенции честью и совестью.
Ни на миг не отрываясь от турецкой почвы, фильм ухитряется вместить в три часа шестнадцать минут главные мотивы русской литературы, прежде всего Чехова (чьи рассказы «Жена» и другие были использованы при написании сценария) и Достоевского, но также и Толстого.
… «Медеи» напитаны клаустрофобией, саспенсом и тревогой, напоминая о картинах Эдварда Хоппера и фильмах, снятых под его влиянием.
Жизнь Рене похожа на жизнь Райли: он тоже дал всем великолепный урок под занавес. Ведь когда человек, буквально стоящий одной ногой в могиле, ставит кино под названием «Любить, пить и петь», это вдохновляет и лечит от депрессии.
Фильм и правда замечательный: большое кино — талантливое и смелое, свободное и бескомпромиссное. С матом, который слушается как музыка и придется переварить как самый невинный из пороков.
