В эпоху абсолютной цифровой открытости мы знаем друг о друге слишком много и одновременно слишком мало, поэтому невольно задаемся вопросом: возможна ли сейчас настоящая привязанность, искренняя преданность, основанная не на жалости или поиске выгоды, а на том чистом, беззаветном чувстве, которое принято называть любовью?
Давыдов, подобно Аки Каурисмяки и Джиму Джармушу, умудряется отыскать в этой монотонности скромную красоту повседневности, которая проясняет разум и очищает душу.
«Мечте конец», как пел Джон Леннон, и осознание этого разбивает Королю сердце. Точно так же грустишь и от горькой истины, что Лурман мог снять свой самый личный, трогательный, проникновенный шедевр, а отделался лишь эстетским спектаклем, который мастерски пускает пыль в глаза.
Давайте не будем слишком суровы к почтенному ветерану, который на старости лет побаловал себя таким вот незамысловатым этюдом. В его представлении явно выглядящим высокохудожественным произведением. Ведь джалло всегда был откровенно бульварным жанром, и ждать от него сюжетных изысков по меньшей мере безрассудно.
Картина намертво застревает в памяти, поскольку Фархади, в отличие от Ридли Скотта с «Последней дуэлью», не тычет нам в лицо непреложной истиной, а грамотно уклоняется от объявления приговора, дабы мы почувствовали себя на месте присяжных и вынесли героям вердикт.
«Сядь за руль моей машины» соткан из мимолетных, эфемерных явлений. Случайных бесед, обрывочных фраз, ночных вояжей, барных признаний за стаканом виски — словом, того, чему мы не привыкли придавать особое значение в повседневной жизни.
Творение Андерсона требует лишь широко распахнутых глаз, открытого приключениям сердца и двух с небольшим часов свободного времени. Которое пролетает абсолютно незаметно под песни The Doors, Дэвида Боуи, Пола МакКартни и Чака Берри.
Неожиданная хрупкость, вдумчивость, застенчивость «Власти пса» убивает. Но убивает мягко, трепетно, как в песне Killing Me Softly. Что ж, если так надо — убей меня. Убей меня нежно. А потом возьми банджо и сыграй мне на прощанье.
Там, где началась погоня за злободневностью, искусство закончилось. Ему на смену пришла публицистика. Увы, довольно напыщенная, кричаще эмоциональная и даже близко не оригинальная.
У Кона и Дюпра вышла скорее нежная, ироничная, порой легкомысленная, но все равно душевная зарисовка о человечности и уязвимости, скрытых под густым слоем звездного лоска.
Примитивная драматургия здесь шита белоснежными нитками.
Леос не просто породнился с материалом братьев Спаркc: он подмял его под себя и превратил в покаянную проповедь, чей трагичный и пламенный тон не позволяет воспринимать творение в отрыве от творца.
Едва ли молодежная аудитория запомнит отсюда что-либо, кроме натуралистичных кровавых ручьев. Зрителям постарше и вовсе не стоит соваться на эту «Улицу» разбитых ожиданий, чьи осколки порежут даже самых непритязательных и терпеливых.
Вайц же словно кладет тебе на плечо руку и добродушно, по-отечески, шепчет, что все будет хорошо. Редкий случай, когда столь нехитрому обещанию хочется верить.
«451 градус по Фаренгейту» не просто растерзан — от него остался жалкий скелет.
Джонсон профессионально манипулирует аудиторией и в нужный момент грамотно давит на чувствительные точки, но подкативший к горлу комок в миг отхлынет, стоит на секунду задуматься, сколько раз мы уже видели все это раньше.
После «Золотых выходов» в общем-то хочется сделать только одно. В полный голос прокричать строчку из песни «New York Groove» группы Hello, которую на первых минутах вполголоса напевает Браунинг. «Мне так хорошо сегодня. И какая разница, что будет завтра?».
Редкая в наше время птица, этот «Коко» — картина, вселяющая страстное, непреодолимое желание любить. И даже соляной столб ответит ей взаимностью.
Это по-лантимосовски вязкое, подчеркнуто абстрактное действо почти мгновенно гипнотизирует, погружает в состояние, близкое к легкому трансу, и превращает просмотр «Убийства» в подобие медитативной практики, некоего ритуала, завораживающего в первую очередь безукоризненной формой. Пусть в мозгу порой и вспыхивает тревожный сигнал — что за дьявольщина творится на экране? — оторваться от происходящего невозможно.
История того, как «Винни-Пух» вселил надежду и радость в депрессивный климат послевоенного английского общества, оборачивается хрониками одной семьи, познавшей великую радость, не менее сильное горе и очищение через боль и страдания.
«Зови меня своим именем» при внешней беззаботности несет под открыточным глянцем отпечаток глубокой тоски по утраченной невинности и недостижимым идеалам.
«Сильнее» — это в меру сентиментальная и романтичная, а в сухом остатке жесткая и правдивая повесть о настоящем человеке.
«Двуличный» — это стильная, эстетская штучка, приятная слуху и глазу, особенно в многочисленных сценах с обнаженной Вакт, однако в нем нет той легкости, теплоты и чисто французской кокетливой иронии, позволявших не только зауважать Озона-режиссера, но еще и полюбить Озона-человека. За вылизанным до блеска визуальным рядом и красивыми лицами зияет пустота
«Бригсби» говорит о вещах сугубо личных, нередко — автобиографических для исполнителя главной роли, и говорит вкрадчиво, шепотом, но его тихое бормотание проникает в душу куда вернее любых громогласных сентенций.
«Сделано в Америке» обобщает лучшее, что есть в Лаймане-режиссере: зрелищную, а за счет трясущейся ручной камеры и рваного монтажа еще и необыкновенно энергичную постановку, умение внятно рассказать и эффектно подать неординарную историю, а также рассуждать о серьезных вещах с ехидной ухмылкой.
