Данный фильм – угрюмая элегия о жизни парижского публичного дома. Здесь богатые мужчины томятся с шампанским и табаком, в то время как красивые молодые женщины обнимают и ласкают их на бархатных диванах.

Можно проводить параллели с публичным домом и обществом того времени, но время нам дано лишь как факт, его не ощущается во время просмотра, ровно, как и места действия, ведь за пределы дома фильм выходит лишь один раз. Бертрану Бонелло удалось показать всю подноготную жизни элитных проституток, и сделано это с такой профессиональной тонкостью, что запутанные повороты сюжета даже как-то мешают простому созерцанию жизни высшего света. Музыка из середины XX века, перекочевавшая в конец XIX, грамотно вплетена в безжизненную атмосферу публичного дома, декорации которого поражают роскошью. Все это сопровождается хорошей операторской работой и меланхоличным саундтреком от самого режиссера. Целая плеяда никому не известных французских актрис предстает здесь в обворожительном и болезненном свете куртизанок, переставших бороться за свою жизнь, лишь увеличивая и без того большие долги. Каждая из актрис на своем месте и сложно выделить среди них главную: каждая особенная, каждая чем-то запоминается и притягивает с невероятной силой.

Проститутка не имеет никаких прав, и фильм Бонелло заставляет приблизиться к их жизням, помогает понять их положение и проявить сочувствие. Крайне сложно уловить их чувства – грустно ли, тошно ли от такой жизни, получают ли они еще удовольствие, или притворяются, играя свою роль. Их жизни уже куплены тысячи раз, они томятся в этом доме, зная, что никогда не выйдут наружу. Фактически они – рабыни, живущие роскошной жизнью, но платящие за это свободой.

Во время просмотра получаешь какое-то крайне приятное эстетическое удовлетворение от неспешной манеры съемки, изящества интерьера в комнатах дома, слоняющихся в расслабленном состоянии, полуголых проституток в шикарных одеждах. Публичный дом предстает здесь сетью запутанных коридоров и комнат, по которым сонными мухами ходят прекрасные девушки, а посетители сидят в богатой гостиной, забавляясь шампанским, игрой и беседами. Беседы ведутся долго, беспечно, никто не торопится увести купленную девушку наверх, все купаются в безвольном упадничестве порока. Сумерки XIX века уже отгремели, и начался новый XX век, не предвещающий ничего хорошего. Ощущение грядущей катастрофы неотвратимо увеличивается, и к концу фильма напряжение достигает крайнего предела. Распад общества грянул, и никто уже не в состоянии вырваться с терпящего бедствие корабля. Все скоро потонут, публичный дом закроется. Проституция выйдет на улицы мира.

Бертран Бонелло упивается красотой. Он ест ее ложкой и она сочится у него изо всех пор. Бертран ищет ее во всем: в богатых интерьерах, винтажных платьях, в повороте головы, в совершенной обнаженности женского тела, в снах, в галлюцинациях. Сделав местом действия публичный дом, Бонелло не скупится на нелицеприятные подробности: сифилис, садисты-клиенты, наркомания, моральная изношенность жриц любви. Эдакая куприновская 'Яма', в которую падают все новые и новые персонажи — женщины, продающие тело, и мужчины, покупающие его. Но вместе с тем режиссер далек от морализаторства. Он не судит, не разжигает страсти, не педалирует конфлиты. Он просто живописует утонченную, красивую belle epoque, рассматривая каждую деталь, каждую складочку платья, каждый завиток волос, смакуя с героями каждый бокал шампанского и вдыхая вместе с ними опиумный дым. Он погружается в фильм с головой, снимает этакую красоту по-французски, где в прекрасных салонах прекрасные дамы изображают европейских гейш (недаром в одной из сцен куртизанка наряжается в кимоно и говорит несколько фраз на японском), увеселяя мужчин не только телом, но манерами и разговором.

Бертран Бонелло одержим сексом. Вызывайте экзорциста, он грезит им в каждом своем фильме. Секс, наркотики и музыка в стиле соул — вот рецепт его кинематографа. Сексом упивался Ив Сен-Лоран, о сексе был 'Порнограф', о 'Доме терпимости' и вовсе говорить нечего. При этом секс Бонелло имеет мало общего с эротизмом. Это некий эстетский процесс, в котором зверь о двух спинах выглядит скорее статуэткой эпохи Возрождения, а не чувственным актом любви или похотливым удовлетворением страсти. Куртуазные беседы, ручные пантеры, ванны с шампанским, драпированные шелком интерьеры — все это режиссеру интереснее, чем люди и отношения между ними. Говорят, что для фильма 'Стеклянное сердце' Вернер Херцог гипнотизировал актеров, пытаясь воссоздать ощущение сна наяву. Бонелло не столь радикален, но определенный отстраненно-гипнотический эффект от его погружения в мир парижского публичного дома начала двадцатого века ощущается.

Бертран Бонелло обожает ретро. Словно герой вудиалленовской 'Полночи в Париже', он стремится сбежать в прошлое, дабы рисовать эскизы платьев с Сен-Лораном или развалиться на мягких подушках дома терпимости мадам Мари-Франс. В своем стремлении противопоставить красоту былого тлену современности Бертран даже идет на небольшое эмоциональное передергивание, выстраивая контраст между публичным домом 1900-х и ночными бабочками, ныне вылавливающими клиентов на обочинах оживленных трасс. Хотя в том же начале начале двадцатого века были не только элитные парижские заведения, но и портовые бордели Марселя, и, в общем, прекрасная эпоха была прекрасна лишь для тех, у кого есть деньги. Как, впрочем, и всегда. Однако Бонелло можно и простить это небольшое сиюминутное дурновкусие, ибо очевидно — он так любуется атмосферой, антуражем, женщинами, прическами, костюмами, аккуратно, словно Микеланджело, вылепливает каждый поворот шеи, каждое движение руки, так чувствует материал и так вдохновенно с ним работает, что с легкостью подминает все неловкие метафоры и сюжетные пустоты.

'Дом терпимости' — это эдакий музейный экспонат, серия картин о жизни представительниц древнейшей профессии. Каждый вечер девушки наряжаются, наносят макияж и выходят в салон, где ожидают гостей. Жизнь закольцована в бесконечный круг, праздник не кончается никогда, вечный карнавал любви в роскошных интерьерах. Даже страсти тут кипят приглушенно, словно их скрадывают бархатные портьеры и маски. Самира, Клотильда, Жюли, Леа, Мадлен, Полин — молодые, красивые, уставшие, перегоревшие птички в золотой клетке, задыхающиеся в душной атмосфере пресыщенной роскоши. В какой-то момент им удается выбраться на пикник, и это схоже с глотком чистого воздуха, мимолетной передышкой перед новым заточением. 'Дом терпимости' — это красота застывших форм, барочная эстетика, услада для глаз на протяжении двух часов. И все же после просмотра так приятно вернуться в свой несовершенный, но такой привычный XXI век.

На рубеже 20 века заканчивает своё существование респектабельный парижский бордель. Под чутким контролем Госпожи Мари-Франс последний бастион лояльности под названием «Апполонида» обеспечивает удовольствиями богатейших представителей Парижа. Диапазон специалистов здесь также широк, как и предлагаемые ими услуги и может удовлетворить желания даже самых прихотливых гурманов.

За закрытыми дверями, в богато украшенных костюмах - под стать наполненному тонким, шикарным декором антуражу, находят своё пристанище души добровольно отдавшие себя в руки похотливому брату Амура. Проститутки и их клиенты пребывают здесь в одурманенном томлении и кажется вот-вот утонут в изобилии шампанского и опиума, а вальяжно раскинувшаяся на кушетке чёрная пантера под стать общей атмосфере, с нечитаемым выражением оскала, наблюдает за всем этим.

Бонелло наполняет свой фильм атмосферным сочетанием притяжения и отталкивания. Клиентам здесь предлагаются элегантные просторные помещения с прекрасными каждая по своему девушками, чей особый мир существования подходит к концу, а их тела медленно убивает сифилис. В результате чего возникает довольно своеобразная смесь романтического декадентского и полу-сюрреалистического состояния. Бонелло создаёт очень богатую смесь и его фильм приятен взору несмотря на несколько вялый темп двухчасового повествования в изучении мира борделя. Проституция, как театральный акт. Есть определённая магия в этом замкнутом мире в котором блудницы и их клиенты, как лунатики скользят через движения секса, тем самым создавая непреодолимую силу оставляющую след в зрительной памяти.

И в правду, бордель – весьма интересное место развития человеческой сексуальности, которое берёт свои истоки ещё с Древней Греции. Парижские бордели процветали вплоть до 20-х годов 20 века и оставались открытыми до Первой Мировой войны, пока последний дом удовольствий не погасил свой красный фонарь, а жрицы любви не вышли на улицы.

Пускай работа Бонелло не имеет сильного драматического сюжета, но созданная им гедонистическая атмосфера – является одним из самых подробных и успешных изображений борделя на плёнке, чьё чёткое время и место действия, подобно подзаголовку является сувениром из эпохи, которая кажется потерянной навсегда.

Истошные вопли сотрясают драпированные стены элитного борделя - привязанная к кровати Мадлен бьется в конвульсиях и захлебывается собственной кровью. Свихнувшийся художник оставил лишь два штриха: два резких взмаха кисточки-бритвы навсегда изменили облик молодой куртизанки, даровали ей вечную улыбку злобной кариатиды, насмешливую и трагичную одновременно. И с этим уродством Мадлен придется не просто смириться, ведь карьера шлюхи обычно прерывается только у края могилы. В 'Доме Терпимости' Бертрана Бонелло история 'смеющейся женщины' стоит особняком, как и положено стоять любой из ряда вон выходящей истории. А среди прочих путан - все как на подбор простые судьбы, те самые маленькие трагедии больших городов, что встречаются в любое время. Кто-то рвется наружу, просит выпустить, другие отчаянно пытаются стать частью 'семьи'. Судьбы, изломанные борделем и им же выправленные, но никогда не счастливые, а с каждым новым годом все больше никчемные. И все это где-то на стыке эпох, на фоне больших перемен, которых не требуют, но совершенно точно ждут, вот только приведут ли они к лучшей жизни, никто не знает, лишь надеется на лучшее. Но зараза не выбирает, прошлое не стереть из памяти, и с каждым новым вдохом все ощутимее запах погребальной земли.

'Дом терпимости' - это, конечно же, мир в миниатюре - сравнение, приходящее на ум еще при прочтении синопсиса. Бонелло вполне мог пуститься во все тяжкие грязного реализма, окунуть своих героинь по горло в жижу бордельной действительности, сосредоточиться на извращениях и низостях, обоссаных матрасах и облупленных стенах. Но скорость свободного падения тут ничтожно мала, а декаданс кроется не в декорациях, но в душах обитательниц дома. Изящная ширма благополучия ближе к финальным титрам становится совершенно прозрачной - искусственный лоск притона блекнет в сознании зрителя по мере того, как увядают одна за другой шлюхи, теряющие престиж в меняющемся мире. Бонелло же в некоторой степени хитрец, ведь ему хватает художественной силы для замедленной демонстрации упадка в среде, где взлет был лишь иллюзией, навеянной стремительным духом времени. Его фильм - это нарезка бытовых сценок, стирающий временные границы саундтрек, калейдоскоп обнаженных женщин, изумительных в своей естественности, где-то уже пустых, а где-то пустеющих, почти никогда не улыбающихся, а иногда плачущих навзрыд. Прекрасное пастельное полотно, под которым копошатся рвущиеся наружу черви порока. Парижа нет, он где-то за стенами. Вселенная шлюх и их безликих клиентов сжалась до старого особняка, но тут работают все те же правила, что и в большом мире. В мире, где есть место истинной ненависти и крепкой дружбе, а собственное уродство можно обращать в достоинство, изюминку, награду щедрому извращенцу и просто способ выжить.

'Дом Терпимости', фильм о проститутках, нет, будет мягче сказать, о жрицах любви, но вернее, увы, именно о проститутках, ведь любовь они не дарят, лишь продают секс и свои души.'Запертые' в стенах публичного дома, они годами, десятилетиями томятся в стенах своей обители, спрятанные от внешнего мира и забывшие о простых человеческих радостях, зная лишь своё дело и обрекая себя на муки грусти и одиночества.

Казалось бы, избитая тема в кинематографе- бордель, клиенты, проститутки, их отношения и тайны, жизнь в спальнях и комнатах, всё просто и обыденно, может даже показаться, немного скучно и монотонно, но что- то отличает этот фильм от подобных ему картин, задевающих столь щепетильную тему. Что же- обнаженка?(нет, ведь она свойственна большинству работ французских кинематографистов);антураж?(нет, ведь есть масса фильмов, более качественных и оригинальных в визуальном плане);подача материала?(нет, качественно, но не столь изящно и оригинально).-Герои, образы и, конечно, их воплощение - именно эти качества являются сильнейшими сторонами картины, достойными детального рассмотрения, вызывающими буру чувств и эмоций, достойные восхищения и печали. Собрать под одной крышей столь разных героев - глупые и простые, изящные и утончённые, божественно красивые и зверски изуродованные (можно продолжать сравнения, но это не будет иметь смысла - всё итак ясно)-это доказательство виртуозности сценариста Бертрана Бенелло,(также взявшего на себя режиссёру фильма, и пускай второе уступает первому), а также сплочённость актерского состава, которые вместе создают интересный контраст, при этом не упуская возможно выступить сольно, полностью раскрыв свою героиню и передавая этот эмоциональный заряд зрителю, в особенности стоит отметить Селин Салетт и Жазмин Тринка, оказавшимися более чувственными и интересными.

И пускай режиссура не блещет оригинальностью, крупные планы раздражают глаз, а музыка не всегда соответствует действиям, создавая неверный эмоциональный тон сцен, зато актрисы и их героини, создающие тот самый 'цирк уродов' - печальных, весёлых и ущербных, стоят тех двух часов, потраченных на просмотр картины, с уверенностью перекрывающие все недостатки фильма, за это им мои аплодисменты.

8 из 10

Кино о парижском борделе, которое потребует от зрителя усидчивости и терпения.

В предновогоднем репертуаре, адаптированном для семейных посещений, этот фильм стоит особняком и выглядит как бельмо на глазу. Уже потому хотя бы, что переносит зрителя не в феерию рождественской сказки, а в элитный дом терпимости, в последний год XIX-го века. Здесь время замерло. Здесь томность и томление. Здесь ананасы в шампанском. Здесь галльский дух парфюмом пахнет, а за портьерами в тиши красотка без клиента чахнет... Ну вот, ещё парочка воспоминаний и придётся окончательно перейти на амфибрахий или анапест.

Выход за порог борделя, например, завтрак на загородной лужайке, тут такая же редкость, как и, против всех ожиданий, эротические сцены. Довольно скоро становится понятно, что постановщика куда больше волнует, как девушки одеты, а не до какой степени они раздеты. Наградой за режиссерский произвол при таком названии фильма стал единственный «Сезар», полученный как раз за лучшие костюмы. В картине, которая по определению должна быть вроде как про секс, эта награда смотрится если не как издевательство, то, по меньшей мере, как оксюморон. «Сезар», кстати, оказался в итоге одним из восьми возможных.

Что ещё следует отметить: потратив четыре миллиона (в том числе и государственных) евро на кино, снятое, по сути, в одном доме, французы до сих пор, смогли пристроить его в прокат только лишь трёх (помимо себя) стран – в США, Португалию и Россию. И вряд ли ещё куда пристроят. То есть вернули в казну сущие копейки, по моим прикидкам – осьмушку затраченных средств. Получается: выбросили деньги на ветер. Но так красиво – на бордель - могли выбросить средства налогоплательщиков только в этой стране. За что, конечно, им респект.

И что же мы имеем в остатке? Эстетское кино со слабо выраженной драматической ситуацией, но зато с красивыми женщинами. Помимо этого не совсем желательная (для большинства зрителей) режиссерская безответственность заключается в том, что время от времени почти полное отсутствие действия вдруг взрывается жутковатыми сценами насилия. Впрочем, такая манера изложения является характерной для француза Бертрана Бонелло, которого без большой натяжки можно объединить с такими мэтрами экранной брутальности, как Гаспар Ноэ («Необратимость») и Брюно Дюмон («29 пальм»). Чтобы вы не сочли меня голословным, обязательно посмотрите у Бонелло «Тирезию» (2003).

Но, похоже, что этого режиссера интересует не столько насилие само по себе, сколько насильственные манипуляции с телом, за которыми он предпочитает как бы подсматривать. В этой связи вспоминается бородатый анекдот про расценки во французских борделях. 100 франков – позаниматься любовью, 200 – посмотреть, как это делают другие, и 300 – посмотреть за теми, кто подсматривает. Это дает мне некоторое основание называть стиль Бонелло «перверсивным вуайеризмом» (я, конечно, дико извиняюсь за свой французский). Из всех известных режиссеров, сделавших своей профессией искусство подсматривать, Бонелло в большей степени злоупотребляет этой возможностью, поскольку как-то не особенно явно проявляет заинтересованность в том, чтобы поделиться своими открытиями со зрителем.

В очередной раз он целиком поглощён упаднической визуальностью красиво выстроенных мизансцен. Впрочем, это не значит, что он совсем отказывается от образных решений. Самое броское из них – это использование в звуковой дорожке соул-музыки 1960-х, самое вызывающее – белые как известь слёзы, текущие из глаз изуродованной проститутки, что можно трактовать не иначе как «плач спермой». Вызывающе, не правда ли? Но поскольку данный символ упакован в контекст сновидения, то почему бы и нет…

«Яма» Куприна, наверно, единственное произведение русской литературы, которое могло бы предоставить для экранизации материал близкий по духу «Дому терпимости». Но у русской литературы всё равно не тот коленкор. Русскому человеку без души ну никак: Катюша Маслова, Сонечка Мармеладова – вот подлинные олицетворения падших женщин. В контекст эстетских изысканий Бонелло они вряд ли встроятся. У него бордельные куртизанки лишены ярких индивидуальных характеров, они - как команда подводной лодки: многолетнее совместное проживание плечо к плечу, бедро к бедру, когда все радости и горести именно что общие, и, главное, у подавляющего большинства нет никакого желания покидать сиё небогоугодное заведение.

Кроме того, у Бонелло слишком много холодности, чтобы можно было всерьёз проникнуться сентиментальной жестокостью декаданса или, проще говоря, очарованием порока. Ну, тогда, чем не повод наконец-то (а кому-то, может, и в очередной раз) в нём разочароваться?