«Это моя история и мои корни, за которые я несу ответственность»: Ольга Бодрова — о призе на «Кинотавре», любви во мраке Балабанова и об отце

Награждение дочери Сергея Бодрова на «Кинотавре» призом за лучшую актерскую работу в камерной драме Николая Хомерики «Море волнуется раз» вывело на пьедестал героиню, которой не хватало российскому кино. Разговор, записанный с Ольгой перед выходом фильма в прокат, заставляет вспомнить выражение «новая искренность» и задуматься, как на всех нас продолжает влиять Алексей Октябринович Балабанов.

О съемках в фильме «Море волнуется раз»

Это была маленькая жизнь, свой отдельный мир. Мы снимали в Геленджике, в каком-то удивительно отдаленном месте — на островке леса на холме. Сложно было представить, что из этого может получиться. Много репетировали, разговаривали, всегда что-то сочиняли, постоянно были в процессе, очень плавно во все это вкатывались — в общем, времени мы не чувствовали. Я максимально доверилась этой истории, Николаю Хомерики и его партнерам; я полюбила свою героиню.

Еще там текст… такой магический. Сценарист Александр Родионов очень поэтично пишет: ты читаешь и будто видишь кино. У нас была возможность пробовать, были моменты, когда мы снимали без хлопушки, то есть искали, нащупывали. Мы не входили в кадр по команде и таймеру; в этом лесу и разрушенном доме мы находились постоянно наедине друг с другом. Поэтому мне было любопытно посмотреть фильм уже на «Кинотавре». Во время сеанса возникло ощущение, что вижу другого человека, который живет своей жизнью, было интересно наблюдать за той девочкой на экране. У меня даже возник с ней внутренний диалог, я реагировала на происходящее, задавала ей вопросы. Меня это порадовало… Какие-то новые ощущения. Хотя мои друзья сказали, что я там, наоборот, такая же, как в жизни. То есть, видимо, в жизни я себя знаю не очень хорошо.

О награде и неожиданной популярности

Я ехала на «Кинотавр», чтобы посмотреть фильм, мне было важно быть рядом с командой, и к тому же после премьеры мне пришлось вернуться в Москву из-за спектаклей. Поэтому сам момент награждения был какой-то тоже нереальный. Шел дождь, я куда-то бегу на репетицию, а мне звонят и поздравляют. Трудно было во все это поверить. Было очень приятно, в первую очередь от теплоты близких людей — многие радовались за меня. Но одновременно возникло и чувство ответственности: появились страх ошибок и ощущение, что теперь я буду приходить на кастинги, и, если сделаю что-то не так, меня станут судить: «Вот так, значит, играет лауреат „Кинотавра“». Это же тоже зыбкая почва: сегодня поверили, а завтра — нет…

Хотя все это внимание меня больше пугает, честно говоря. Ведь для артиста сцена или экран — это и есть его платформа для самовыражения. Все, что я могу сказать о себе, видно там. А когда начинают раздирать на части, просто возникает вопрос: чего люди хотят от меня? Я такой же человек, как и все, и это всего лишь моя работа. Это страшно и для актеров, и для зрителей. Чувствуешь себя зверьком. Вот, например, фотографируют тебя на красной дорожке и без разбора кричат: «Посмотрите налево! А теперь направо!» Да, понятно, что люди тоже делают свою работу, им нужно сделать хорошие снимки, но они в этот момент не думают, что ты тоже человек. Правда, я люблю свою профессию, люблю сниматься, играть на сцене, репетировать, и мне хочется, чтобы это было моим главным делом, а все остальное плавно бы из него вытекало. А награду я поставила на холодильник.

Про съемки у Козловского в «Караморе»

Это уже масштабное производство: огромное количество людей на площадке, много артистов в кадре, массовка, поэтому сначала мне было сложно, особенно после работы в лесу с Николаем Хомерики. Постепенно я привыкла и поняла, что это очень крутой опыт — уметь включаться в любую секунду и выполнить все на максимуме, пока там бегут лошади, а тут стреляют огнеметы. Я в принципе готова ко всему. Некоторые режиссеры видят свою картинку изначально, и тебе важно в нее вписаться и сделать максимально так, как это есть в представлении автора. Думаю, для актера даже полезно и интересно поработать в таких условиях.

Про беспросветность в русском кино

Складывается ощущение, что в нашем кинематографе обнаружен какой-то ген загадочности, многозначительности и мрака. Возьмем «Нелюбовь» Звягинцева: допустим, это тоже мрак, но это мрак с обратной стороной, то есть это фильм про то, что в мире самое важное — любовь, а при ее отсутствии происходят страшные вещи. Мне в принципе кажется, что в искусстве самое важное — любовь к миру и жизни. Но любовь — это не просто принятие, любовь — это как раз возможность увидеть мир с разных его сторон. Много в мире ужасного, но много и прекрасного, много любви и много ненависти, много добра и зла. И когда автор видит все эти стороны бытия, тогда имеет шанс достучаться до зрителя. А в последнее время выходит все чаще не только «мрачноватенько», но еще и многозначительно «мрачноватенько». Я, уже как зритель, все поняла, а меня продолжают дожимать. Зачем? Не знаю! Я сама всегда ищу ключ, какой-то образ, а когда его нет, мне становится грустно. Я очень люблю Балабанова, потому что он честный. Его открытость, небоязнь показаться слабым и уязвимым, готовность поделиться с миром своей болью — для меня это самое дорогое. И да, за этим мраком тоже присутствуют огромная любовь к жизни и отчаяние от того, что жизнь не такая, как хотелось бы.

Про «Мастерскую Фоменко»

Мне кажется, я уже понимаю, что такое быть частью «фоменок». Это максимальная требовательность к себе, партнерам, режиссеру, к материалу и, конечно, максимальная любовь и преданность театру. Но при этом в театре нет тирании: Евгений Борисович (Каменькович, худрук «Мастерской Петра Фоменко». — Прим. ред.) заинтересован в том, чтобы актеры снимались, он все понимает. Приходится чем-то жертвовать, выбирать и отказываться, потому что либо ты срываешь репетицию и спектакль, либо отказываешься от чего-то другого. Вопрос в приоритетах: бывает, что на съемочной площадке удивляются, узнавая, что мы каждый день в театре репетируем. Однако нельзя успеть везде. Если ты понимаешь, что не можешь быть на 100% и там и там, тогда надо выбирать, и если выбирать, то я все-таки выберу театр.

Про зумеров

Зумеры — это кто? Те, кто сидят в Zoom? (Смеется.) На самом деле, я чувствую себя старше своего возраста, у меня будто жизнь быстро течет, а я ее догоняю. Даже общаюсь я больше со старшими и, пытаясь угнаться за своей жизнью, не успеваю, видимо, отслеживать какие-то проблемы современности, движения за права, недовольства. У меня нет этого в поле зрения. Я, наверное, человек старой закалки, если угодно. Даже не могу читать книги с телефона — только бумажные. Все эти YouTube, TikTok, соцсети — какой-то кошмар, смешно. Ну ладно, дети — это отдельная история, но вот, допустим, мое поколение — ему сложно сосредоточиться и выдержать спектакль в зрительном зале, потому что привыкло, что все мелькает. А у меня, наверное, просто такое устройство, что я люблю вещи, в которые могу погрузиться. Вообще, я за человека, а не за идеи, которые его подменяют.

Про отца

У меня остались скорее не воспоминания, а какие-то картинки из детства. Детское восприятие, наверное, устроено так, что запоминает не линейные вещи, а отдельные. Помню, как он сидит в деревне в зеленом кресле и пьет чай с лимоном непременно из большой чашки. Помню его улыбку. И просто свет — я запомнила его светлым прежде всего. А еще у нас остались папины вещи, и я раньше любила надевать его любимые свитера. Да, кстати, он в жизни такие же свитера носил, как и в «Брате». Когда мы вместе смотрели «Брата 2», во время сцены на кладбище я спросила: «Папа, а почему идет дождь, а ты без шапки?» Ну вот такая была детская реакция. А он там трупы таскает…

Для меня папа — это не «В чем сила, брат?», это не Данила Багров. Это мой папа, и, конечно, я пытаюсь с ним познакомиться как могу. Память зыбка и ненадежна, нельзя полагаться только на нее. Поэтому я могу приблизиться к папе, видя его на экране, — это и есть мое общение. Поэтому расценивать его роли в «Братьях» как роли артиста в кино у меня не получается. Я прекрасно понимаю, что «Брат 2» — фильм своей эпохи; я понимаю, почему люди до сих пор его помнят и любят. К сожалению, так размылись границы, что Сергей Бодров стал Данилой Багровым, Сергей Бодров стал Братом. Я не знаю, как к этому относиться, потому что для меня он человек. Мне больше всего нравятся его роли в «Кавказском пленнике» и в фильме «Восток-Запад».

Человек жив, пока его помнят и любят, но важно, чтобы это не становилось пошлостью, когда начинают как раз любить образ. Когда вижу, как в Петербурге в подземных переходах продают майки с «Братом», не могу к этому серьезно относиться. А когда люди хотят что-то сделать просто потому, что они помнят человека, любят его, любят как художника, как творца, как артиста, то это прекрасно. Да, и это ведь также и моя история, моя семья, мои корни, за которые я несу ответственность. Я прекрасно понимаю, что пока ко мне повышенное внимание только из-за фамилии, и, конечно, хочется не облажаться.