Эта необычная лента оказалась одной из т.н. 'полочных' в советское время. Причин видится как минимум две (может, их было больше). Первая - это эстетика Кончаловского, основанная на реализме модного ныне мокументари. В общем-то он перенес ее в Клячину прямиком из своего дебюта - Первого учителя. Но в силу современности и актуальности сюжета, а не мифологичности, основанной на столпах советского кино - Довженко, в первую очередь - ну и того факта, что речь шла не о какой-то там среднеазиатской глуши, а о России, этот приём смотрелся теперь иначе. Поэтому идеологически фильм и впрямь виделся чрезмерно принижающим достижения советского строя, что в сельском хозяйстве, что в культуре (моральной и политической) колхозников. А тут ещё даже не псевдодокументальные, а натуральные вставки об одном из претендентов на сердце Аси, носящем на груди тату в виде портрета Сталина, а затем и противовес - дед, рассказывающий о лагерной жизни, да ещё делающий политические выводы (не противоречащие, впрочем, официальной доктрине того времени)... Наконец, 'богато' обставленный быт самой Аси. 'Богато' в смысле историчности самой героини, у которой в семье женское всегда господствовало над мужским (и в этом продолжение феминистской линии Первого учителя), а светское соседствует с отнюдь не кажущимся формальным религиозным. Такой идеологический набор интересен сегодня - во внеидеологическое время. А тогда мог вызывать если не неприятие, то непонятие как минимум.

Да и сама история девушки, забеременевшей вне брака - тоже тот ещё жест, особенно если учесть блистательно срежиссированную, и не без аллюзий, сцену родов в поле (вне деревни) и очень своеобразных 'волхвов' в виде военных... Парадоксально, что главные советские (вернее, коммунистические) идеологемы фильм, скорее, защищает - коллективизм в труде, самоопределение личности и, не явно, идею прогресса. Недаром, в финале символично рушится вагончик как здание прежней жизни на колёсах, прирастание заново корнями к земле - кто-то скажет, что это застой, но для режиссёра это могло быть знаком конца социальных потрясений, в которых драма Аси Клячиной становится в полной мере личной (пусть и на разрыве между городским и сельским парнями). Тем не менее, необычность подачи и сомнительность с точки зрения идеологии брежневских уже времён сделали, видимо, вещь 'полочной'. С этой позиции даже чтение совсем не героическим возлюбленным Аси одновременно журнала мод и 10 дней, которые потрясли мир - смотрится иронической (и грустной тоже) усмешкой над далёкими уже идеалами героического Октября.

Вторая причина лежит вне идеологии и может показаться не очевидной для многих, кто является противником 'советов' в складывании картин на полку. Парадоксально, но этот подход стоит назвать художественно-продюсерским. Новаторство новаторством, а кино должно смотреться, а Ася разваливается на блестяще сконструированные, но неочевидно согласуемые между собой части. Пойдёт ли зритель косяками на такой авторский фильм? Сомнительно. Зная (по некоторым документам) практику советских худсоветов, можно догадаться, что к таким аргументам прислушивались не реже, чем к замечаниям цензоров. Ограниченность и триумф советской киносистемы в том и состоит, что образование делало режиссеров-авторов, которых все остальное заставляло делать массовое кино. Недаром тот же Кончаловский снял затем вполне зрительскую мелодраму (хотя и не без изысков) 'Романс о влюблённых'. Принципами массовости пренебрегали и ещё два полочных режиссёра - Аскольдов (его Комиссар совсем уж артхаусным оказался) и Герман (тому все-таки разрешали снимать). Кстати, ряд его вышедших фильмов и некоторых фильмов Михалкова, Гайдая и прочих советских мастодонтов были куда более оппозиционны, нежели 'Ася Клячина'.

Надо бы ещё учесть и то, что со времён Перестройки телевидение показало фильм Кончаловского от силы пару раз... А жаль - многое из современной фестивальной коньюнктуры буквально выпестовано этим отечественным шедевром, примечательного, помимо исключительного по тем временам использования непрофессиональных актёров и документальной сьемки, ещё и профессиональной и тонкой игрой Ии Саввиной, добавившей к своей природной чуткости и интеллигентности нечто из русского народного характера в полном соответствии с оригинальным названием 'История Аси Клячиной, которая любила одного, да не вышла замуж, потому что гордая была'.

Иногда большие фильмы лежат на полках по двадцать лет. Почему этот фильм большой? потому что современный. До сих пор и всегда. он о том, как в любые времена где-то рядом гудят танки, в газетах пишут про НАТО, и здесь же люди возвращаются с войны, любят друг друга, рожают детей. это фильм о женщине и матери, которую никогда не поймут мужчины. И ещё этот фильм - талантливый. Кончаловский взял только трёх профессиональных актёров, остальные роли отдал обычным сельским жителям. И все справились. Людям не понадобилось профессиональное образование, чтобы рассказать правду. Они - настоящие, искренние, честные, не боятся камеры. Редкий случай, когда художественное кино становится документальным, когда искусство перетекает в жизнь. Ия Саввина не потерялась в этой настоящей среде и ни на секунду не актёрствует - она соль этой земли, её основа. 'История...' - тот редкий случай, когда находится ответ на сложный вопрос - как избежать пафоса и ненужной поэзии, как при этом опоэтизировать обычную жизнь, незаметное сделать заметным. Жаль, что сегодня такой фильм никто не снимет.

«История Аси Клячиной…» - оказавшийся на полке на двадцать лет, смелый для советского кино эксперимент по адаптации формальных новаций неореализма к российским условиям, сейчас воспринимается как социальный документ, кинематографический эквивалент «деревенской прозы». Правдивый, чурающийся фальши, лакировки и идеализации, которыми так изобилует сталинское кино о колхозниках, фильм Кончаловского отвергает нарративную конструкцию в пользу детализированного бытописания.

Скорее штрихи к психологическим портретам, эскизы, чем законченные образы, в комплексе создают картину тем более убедительную, что истории, рассказываемые персонажами, - их собственные. Программный отказ от поэзии, лирики и мелодраматизма, был расценен цензорами как очернение облика деревенских жителей, которые предстают во всей своей невежественности и ограниченности интересов, чуждые пафосу коллективизации, однако, в них нет того агрессивного хамства, ставшее распространенным стереотипом городских представлений о деревне.

Впервые в советском кино можно увидеть последствия пропаганды бездуховности, которую внесла в деревню советская власть, насаждая идеологический суррогат веры: потеряв становой хребет, люди оказались разобщены, погруженность в материальную сторону жизни предстала во всей своей бессмысленности. Апофеозом жизненной прозы становятся роды Аси в грязи: новый человек приходит в несовершенный мир, лишенный нравственных ориентиров. Лица деревенских жителей отмечены печатью безысходности, беспросветности каждодневного бесцельного труда, застольные песни спонтанно выражают их бессознательную тоску по чему-то большему, чем мир, движущийся к коммунизму. Вспоминаются слова Некрасова: «Этот стон у нас песней зовется».

Работая с мастером создания пластических метафор Г. Рербергом во второй раз (после «Первого учителя»), Кончаловский добивается от него создания густонаселенного кадра, изображения, кишащего деталями и подробностями, вместе с тем работа оператора ненавязчива, не причиняет дискомфорта непрофессиональным исполнителям, что позволяет им чувствовать себя естественно.

Безусловно, главным стилевым приемом стало участие лишь трех профессиональных актеров, помещенных в гущу народной жизни. Актеры придают своим героям объем, психологическую силу вроде бы теми же выразительными средствами, что и непрофессионалы, однако, их инородность заметна на всем протяжении картины. В отличие от Пазолини и Росселлини, которые были способны высечь трагическую искру из непрофессионального исполнения, Кончаловский ограничивает жителей функцией колоритного фона для основного действия.

Несмотря на ослабленность драматургии, сюжетная коллизия все же присутствует – любовный треугольник, где каждый любит неразделенно. Беременность незамужней Аси – еще один скандальный ход режиссера, ставящий вопрос об обесценивании брака в деревне, ведь он потерял статус таинства усилиями атеистической пропаганды, так что же удивляться падению нравов? То, что актеры, стремясь не выделяться из непрофессиональной массовки, все же мелкими, но точными штрихами придают своим героям многомерность говорит скорее об их мастерстве, чем о стилевом просчете, хотя Кончаловский должен был учесть подобное, если стремился к последовательности в эксперименте с формой.

Работая без музыкального сопровождения, отвергнув жесткий сценарный детерминизм, режиссер мастерски преодолел опасность скучного документализма, заложив основы русского неорелизма, повлияв на ряд современных режиссеров (Л. Боброву. например), но в отличие от итальянских коллег, он не стремился придать истории острый трагический характер, вызвать у зрителя возмущение несправедливостью социальной ситуации (как Росселлини и Де Сика), предпочтя интонацию очерка, наброска, не пытающегося стать произведением искусства.

Этот отказ быть эстетическим артефактом ради гораздо более скромных задач – исследовательских и дескриптивных особенно ценен сейчас, в эпоху тотального терроризма знаков и арт-объектов, везде навязывающих свою мнимую ценность. «Историю Аси Клячиной…», программно отрицающую советскую идеологическую лакировку деревенской жизни, можно воспринимать и как неосознанный манифест против постмодернистского панэстетизма, даром, что снята картина была в 1967 году, то есть всего лишь через год после того, как Антониони засвидетельствовал начавшуюся виртуализацию реальности в «Фотоувеличении».

Безумно аутентичное и уже этим прекрасное кино. Вообще, в процессе просмотра сложно отличить, что заранее было в сценарии, а что наговорили колхозники. Некоторые моменты просто ужасают: люди жили в диких каких-то условиях, при этом были счастливы по-своему и даже стремились в некое светлое будущее. Почему-то мне подумалось, что этим людям было бы не очень круто узнать, что светлое будущее совсем не такое, каким они его себе представляли. Одно можно сказать точно -- смотреть интересно и местами неуютно. Неуютно смотреть, сидя в теплой квартире и мягком кресле, зная, что можно пойти принять душ или приготовить пищу на газе. Или это я такой впечатлительный просто. Цепляет, одним словом. Цепляет, как почти любой советский фильм того времени.

Совсем не понятно и совсем удивительно – обыденная и обычная жизнь может быть настолько красивой и интересной, не вызывающей сочувствия, разве что женское, когда понимаешь, что каким бы положительным, надежным и влюбленным навязчивый жених не был, все равно не мил.

Наверное, для меня «История Аси Клячиной» все-таки женская. Но снятая мужчиной, от этого более удивительная. С другой стороны, возможно, я заблуждаюсь, причисляя фильм к женским историям. Потому что любовь и женское кино не более чем стереотип и привычка. И можно думать, что Кончаловский ломает стереотипы – «заставляет» мужчин рассказывать о своей любви. И ни в коем случае нельзя заподозрить в пафосе, или не искренности или не дай бог в душевном стриптизе. Мне кажется, что эти мужские откровения дорогого стоят.

Очень тонкое, очень точное, провоцирующее остро чувствовать, принимать, радоваться и переживать большое кино. К сожалению поздно для себя его открыла.

Много после будет шумный и спорный «Щелкунчик и крысиный король», провокационно-ироничный «Глянец», абсурдно-разоблачающая «Курочка-ряба» и откровенно развлекательный боевик «Танго и Кэш». Все это настолько разные фильмы, что впору по режиссеру на каждый. А еще раньше был фильм «История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж», который с легким и приятным выдохом можно назвать гениальным.

Простота, почти неигровой сюжет, минимум вторжения в жизнь героев, в их среду, в их мысли и слова. Это напоминает удачный кинематографический эксперимент, как сказали бы современным языком – реалити-шоу. В подобной формулировке нет ни намека на цинизм или иронию, потому что эта жизнь и эти люди способны вызывать только восхищение житейской мудростью, гармонией, радостью и страданием.

Признаюсь, честно. Давно так не прибирали фильмы, не заставляли чувствовать и переживать. История такая обыденная и такая пронзительная одновременно. Восхищена.

В преддверии выхода эпического фильма Андрея Смирнова 'Жила-была одна баба', посвященного, как известно, трагической истории русской деревни в первой четверти прошлого века, естественно было бы пересмотреть 'Историю Аси Клячиной'. При всех своих различиях, от времени создания (их разделяет почти полвека), до времени действия (по меньшей мере, несколько десятилетий), эти фильмы похожи - и здесь, и там общая история преломляется в частной, центральными персонажами выступают женщины, да и режиссеры примерно одного поколения. Андрею Смирнову - семьдесят, Андрею Кончаловскому - семьдесят четыре года.

Бросается в глаза, прежде всего, то, что 'История Аси Клячиной' лишь в незначительной степени драма или история любви. Это скорее авторское высказывание, что только подчеркивают непрофессиональные актеры и вставки, имеющие отношение к эпохе, но не к сюжету. Хотя Кончаловский и работал одно время с Тарковским, да и без него снимал символические фильмы по русской классике, его тяга к прямому, простому высказыванию проявляется уже здесь. Неудивительно, что с годами он становится все резче и откровеннее, что в 'Курочке Рябе', что в 'Доме дураков', что в 'Глянце'.

Для своего времени 'История Аси Клячиной' - это, с одной стороны, беспрецедентно смелый, а с другой, столь же необходимый фильм. В нем есть исторический масштаб, и есть глубоко интимные переживания, близкие людям той эпохи, благодаря чему картина, конечно, имела огромный успех. Сегодня сюжет трудно назвать близким современному зрителю, поэтому картина имеет некоторый шанс быть забытой - разумеется, совершенно незаслуженно. Впрочем, благодаря хотя бы уровню своего исполнения (это один из лучших фильмов Георгия Рерберга, между прочим, снимавшего 'Зеркало' и 'Сталкера'), 'История Аси Клячиной' останется в истории нашего кинематографа. Будем надеяться, новый фильм Андрея Смирнова тоже будет работой подлинного мастера.

Если от фильма «в году 13 лун» веет на каждом сантиметре пленки смертью, то «Ася» - это холод. Человек плохо чувствует холод, ведь это не Новороссийский норд-ост, когда прячься - не прячься, продувает даже кости. И это не сибирские -54, когда застывают не только ресницы, а кровь замедляется. Это холод мест, где прошла война и в воздухе осталась смерть. Ведь сама смерть ничего не значит, а пугают ее отпечатки. Правда, есть еще более пугающий холод. Но здесь это те самые отпечатки, которые несут все места, где человек приложил свою окровавленную руку.

Ася со всей своей любовной нерешительностью в выборе мужчины между безразличным к ней отцом ребенка (пусть его зовут Потап, я не помню имени, мне подсказывают - Степан) и влюбленным в нее деловитым колхозником – это собирательный образ людей, жили в той стране, где еще боль из сердца не отступала, да и с чего ей было исчезать. Отражая через образ несчастной девушки действительность настоящего времени, заключенную в том, что жизнь была не столь прекрасной, как ее пытались преподнести, режиссер будто еще и подчеркивает, что отказ от любви преуспевающего колхозника из города, получившего квартиру и с большими перспективами, чем у ленивого и безразличного к Асе Степана, есть не столько проблема выбора, сколько нежелание верить в прекрасную жизнь, а принимать, соглашаться с жизнью в страданиях, которыми был пропитан воздух. Оттого так холодно от всего фильма.

А вот мысли автора. Из книги А. С. Кончаловского «Возвышающий обман» (1999):

'Мне очень хотелось запечатлеть на пленку неприхотливое течение жизни. В то время мы с Андреем Тарковским много думали о принципах изложения сюжета. Нельзя ли просто хроникально зафиксировать жизнь человека в каждый момент его жизни, ничего не отбирая, а потом смонтировать, отжав все неинтересное на монтажном столе? Думаю, что воздействие «Аси» на искушенного зрителя било наотмашь по простой причине. Простая жизнь пронзала своей болью, своей нищетой, своей замороженностью. Ибо нельзя было в той, Советской России, быть несчастным. Не разрешалось. Все были счастливы. А кровь текла… А стоны не стихали…'.