Фастфолд, несмотря на все старания, цели увековечивания себя, кажется, не преследует; ей более актуальным видится не эволюция с динамикой, а замедление, счастливо порушенное любовью и циклично возвращённое на круги своя.
Кулумбегашвили в чём-то модифицирует прочтение, но всё так же проводит через стадии бытового ада, в полном молчании приносит в жертву часть той благой силы, несознательно совершающей зло и желающей вырваться из круга, куда тянут на дно цепи-цепи и сети-сети.
У Дэниэлса, несмотря на сносные слепки эпохи, с особым пиететом к костюмам и декорациям, живость утрачена при входе на концерт, кочуя между судами, барами, демонстративным насилием над Билли. К колоссальной энергетике Холидэй со своей стороны подобраться он так и не сумеет.
При всей схематичности свою задачу «Мавританец» всё же выполняет и к обязанностям просвещения является в срок, не проспав. Антигуманность условий содержания и применение пыток недопустимы, к осознанию чего в разных локациях приходят с запозданием.
Без расплаты ни одна затея, понятное дело, не обходится, но даже в эти два часа с некоторыми провисаниями умудрилась поместиться практически безошибочно сконструированная сатира об амбициях, капиталистическом брюхе, запрограммированном падении.
В сюрреализме, трагикомическом макабре, портрете приходской девушки в огне, с оглядкой на «Таксиста», «Персону» и пару скримеров, страдания тщетны, крик бесконечен, а «тело» так и не проходит — тянет и нарастает ещё большим психологическим балластом.
Режиссёрка лишена поклонения авторскому эго и благодаря вдумчивому монтажу уверенно сосредотачивается на предпосылках и точечном противоборстве — прежде всего со страхами и возможными санкциями для героев, обеспокоенных своим местом в жизни и истории.
Отсутствие конкретно в этом кино рисков, предохранение от всех возможных попыток уйти в сторону на миллиметр топит его в безыдейности и выхолощенности.
При фантастически проделанной работе звукооператоров и поминутных реверберациях Рубен как персонаж имел бы неосторожность скатиться в стереотипы в менее проворном исполнении. Ахмед берёт на себя смелость уйти «под воду», где отражает каждый срез отчаяния и осознанности, постоянно эволюционирует.
При выведенном в названии имении Ма, трансформативность и бесстрашно набранные (а затем интенсивно потерянные) килограммы позволяют Дэвис за короткий хронометраж раствориться без усилий, показав зависимость от указаний продюсеров, богемскую сущность с безапелляционным шиком, маргинальность и рвущуюся наружу идентичность.
Рефлексию душат на ровном месте, закатывают в асфальт из устаревшего техниколора и раскладывания на два голоса. Никакого праздника, хотя шариков в избытке.
За потрескиванием диджитал-костра, обменом подарками и суррогатной фамильной динамикой сценарий неощутим. Авторки многократно пытаются очистить его от фигурального льда, вводя то стереотипных друзей с затяжными репликами-манифестами, то мудрую бывшую. Как результат все тонут в намерениях, оставляя зрителей без ужина и даже постпраздничного похмелья.
Элегия» с ходу подтверждает реноме автора как прилежного, мечтательного ремесленника, разыскавшего в очередной раз голливудскую формулу, заставившего её безукоризненно работать.
И в этот раз аудитории положено оттягивать экстатическое удовольствие: от всемогущества лица Тильды, цельности и привычного расклада гамм/дизайна киновселенной Альмодовара.
Обрамив себя пенными клише и открытым эпилогом под сводами Британского музея, эта «премиальная» драма слишком суетлива, вынужденно опустошена и непомерно честолюбива.