Но в форме морализаторской притчи, которую Грин избрал для рассказа, все-таки больше надуманного, чем естественного. Внимание зрителя удерживают неожиданные спазмы насилия и проблески циничного юмора, характерные для южных готических историй о белом отребье, но даже запал этих сцен не может избавить от утомительной неизбежности финала, очевидного уже к середине фильма.