В Каннах показали самый долгожданный (как минимум для его автора) фильм года — фантастическую притчу с Адамом Драйвером, которую 85-летний Фрэнсис Форд Коппола называет своим magnum opus. Вердикт критики далеко не так однозначен, но подходить к этому странному произведению с открытым сердцем призывает Станислав Зельвенский.
Станислав Зельвенский
Критик Кинопоиска
В американском городе Новом Риме, подозрительно напоминающем Нью-Йорк, архитектор Цезарь Катилина (Адам Драйвер), лауреат Нобелевской премии и глава могущественного дизайнерского бюро, проектирует мегаполис будущего, где все будут счастливы и у каждого взрослого гражданина будет собственный садик. Построить его он планирует тут же, в Новом Риме, с помощью изобретенного им волшебного материала мегалона. Но у Цезаря много противников — например, его честолюбивый кузен Клодио (Шайа ЛаБаф). Или мэр Фрэнклин Цицерон (Джанкарло Эспозито), с которым у архитектора старые счеты — тот когда-то, будучи прокурором, занимался делом пропавшей (возможно, убитой) жены Цезаря. Зато мэрская дочь Джулия (Натали Эммануэль), светская львица, неожиданно проникается сперва проектами Катилины, а потом и им самим.
Сорок лет мечтаний, бесчисленные рерайты сценария, 120 миллионов из собственных денег, вырученных за проданные виноградники — мог ли такой проект не оказаться катастрофой? Может ли еще? Независимо от исхода Каннского фестиваля (а жюри будет трудно не дать Копполе какой-нибудь утешительный приз) коммерческие перспективы «Мегалополиса» стремятся к нулю, а его место в истории кино и фильмографии автора будет, вероятно, предметом оживленных дискуссий. В каком-то смысле Коппола на старости лет создал новый жанр: «Мегалополис» (который сам режиссер обозначил в титрах как «басню») — фильм-утопия не только из-за обсуждаемых в нем тем, но и сам по себе. Его существование вопреки всему — результат уникального идеализма, упорства, убеждения (или самообмана?); с такими гвоздями можно строить и города.
В фундаменте лежит идея об Америке как о новой Римской империи, отсюда, понятно, топонимы и имена героев (в «Википедию», впрочем, лезть не обязательно — события заговора Катилины имеют весьма косвенное отношение к происходящему, как и герои к своим историческим тезкам). Рим, как известно, плохо закончил, и Коппола максимально прозрачно намекает, что можем повторить. Впрочем, это не «Падение империи 2», несмотря на появление в какой-то момент фашиствующих молодчиков; для автора такой масштаб мелковат. Коппола говорит о будущем цивилизации, перспективах всего человечества. Когда он пытается сложить свои соображения в слова, получается что-то вроде позднего Джона Леннона, но, если тому помогала музыка, Копполе приходится опираться на картинку.
Выглядит фильм очень своеобразно — судя по всему, это результат мучительного компромисса между изначальным намерением режиссера снимать по старинке и его постепенной капитуляцией перед новыми технологиями. В итоге получился диковинный гибрид: то ли CGI, похожий на картонные декорации, то ли наоборот. В любом случае, в этом что-то есть: как бы футуристические, но архаичные, с чертами нью-йоркского ар-деко, архитектурные фантазии, отсвечивающие дешевым золотым сиянием.
У Копполы столько идей, что даже через запятую перечислять их нет смысла: этот фильм про любовь, смерть и урбанизм просто распирает от элементов, часто никак между собой не связанных. Другие работы режиссера в этом веке — «Молодость без молодости», «Тетро», «Между» — кажутся на этом фоне образцами дисциплины. Цезарь, например, умеет (а потом не умеет, а потом снова умеет) останавливать время. Ему мерещится погибшая жена. Он обильно цитирует Шекспира, а кто-то другой — скажем, Марка Аврелия. Падает советский спутник. Мелькает Гитлер. Вспоминают теорию струн. Адам Драйвер со словами «вот мое сердце» вытаскивает действительно его из груди. На каннском показе (вряд ли этот трюк можно распространить на весь прокат, но кто знает) посреди сеанса на сцену вышел специальный человек и перекинулся с Драйвером на экране парой фраз.
Совершенно уморительная Обри Плаза в смелых нарядах играет корыстную телеведущую по имени Уау Платинум. Не уступает ей в карикатурности коварный Клодио ЛаБаф, модник и фашист со сложным волосяным покровом. 85-летний, как и Коппола, Джон Войт — банкир, собравшийся жить вечно. На втором плане без особой цели бродят Лоренс Фишбёрн, Джейсон Шварцман, его мама Талия Шир и, на минуточку, Дастин Хоффман.
Общаются герои фразами типа «Долго невозможно разглядывать солнце и собственную душу». Или: «Мы боремся за то, что любим, но не всегда побеждаем». Или: «Месть слаще всего, когда на тебе платье» (это говорит Шайа ЛаБаф!). Иногда и вовсе переходят на латынь. Как все это воспринимать? Коппола шутит? Коппола провоцирует? Коппола совершенно серьезен?
Из-за того, что важные мысли порублены в салат, они часто производят впечатление набранных с сайта «фразы великих людей»; зритель, наверное, не обязан знать, что автор выучил все эти тома еще до распространения интернета. Очевидно, что элементы жанра, в том числе и комедии (не главный, мягко говоря, копполовский конек), заложены в «Мегалополис», но также и очевидно, что этот фильм для режиссера — его завещание нам, причем не творческое, а самое натуральное. Он действительно буквально предлагает людям всей земли собраться и поговорить о важном и верит, стало быть, в эту возможность.
Это мой лучший фильм, это главный труд моей жизни, повторяет сейчас на разные лады автор «Крестных отцов», «Разговора» и «Апокалипсиса сегодня». Мы имеем весомые основания с ним не согласиться, но как такое игнорировать? И хотя человечество, вероятно, обречено и мало кто на планете имеет возможность снять свой инди-фильм за 120 млн долларов, копполовская басня не лишена оптимизма как минимум профессионального: смотрите, можно делать и так, а для кого-то, значит, и нужно.