Клим Шипенко: «Мы сначала боялись показывать Глуховскому „Текст“»

В прокат выходит триллер «Текст» по одноименному роману Дмитрия Глуховского с Александром Петровым и Иваном Янковским. Главный герой фильма — Илья Горюнов, который семь лет отсидел в тюрьме по ложному обвинению в распространении наркотиков. Когда он выходит на свободу, то понимает, что прежнюю жизнь не вернуть, а его обидчик, гламурный полицейский Петр Хазин, живет шикарной жизнью и не стесняется рассказывать об этом в соцсетях. Илья решает встретиться с ним лицом к лицу, но из-за роковой ошибки получает доступ к его телефону, в котором уместилась вся жизнь молодого человека. Илья пишет текст от его имени, примеряет чужую личность и постепенно сливается с ней.

Клим Шипенко, отучившийся на режиссера в Америке, специализируется на зрительских фильмах и не боится экспериментировать в различных жанрах. Он дебютировал в кино с криминальной драмой «Непрощенные», снял романтическую комедию «Любит не любит», а также масштабную космическую драму «Салют-7». В «Тексте» Шипенко был внимателен к автору литературного первоисточника и стремился передать уникальный взгляд Дмитрия Глуховского. А в декабре у Шипенко выйдет новогодняя комедия «Холоп» про перевоспитание московского мажора в исполнении Милоша Биковича.

— Ваш предыдущий фильм, «Салют-7», был масштабной космической драмой про подвиг советских космонавтов, а «Текст» — небольшой и мрачный фильм про российскую безнадегу. Это довольно радикальный поворот после «Салюта». Почему вы решили взяться за эту картину?

— Прежде всего «Текст» привлек меня хорошей эмоциональной драмой, грамотно построенной драматургически. Плюс мне очень понравился «хай концепт» этой истории (идея фильма, которую можно передать одним-двумя предложениями. — Прим. ред.): телефон отражает нашу душу и является зеркалом, дневником, который может рассказать про нас другому человеку очень многое, которому мы очень доверяем. Я такой «хай концепт» в современном кино не видел, хотя, казалось бы, это очевидно.

— А как же Бекмамбетов, который делает screen life (фильмы, где действие происходит исключительно на экранах гаджетов героев)?

— Ну, это же не «хай концепт», это screen reality, а «хай концепт» заключается в том, что, забирая телефон другого человека, ты можешь стать этим человеком для остальных. Такого раньше никто не делал. Screen reality — здесь все понятно. Я специально не использовал этот формат, хотя, конечно, такие мысли были. Но я быстро передумал, потому что, мне кажется, наша история больше, чем просто фишка.

Ну, и сыграла роль ее злободневность. Мы начали снимать еще до того, как произошли какие-то схожие события с журналистом Иваном Голуновым. Дмитрий Глуховский — очень крутой писатель. Он написал сценарную адаптацию собственной книжки, что крайне редко получается у авторов. Обычно в мировом кино исключение, когда авторы сами адаптируют свои произведения, это всегда делает кто-то другой, потому что автору сложно от чего-то отказаться. Митя очень адекватный в этом плане, он слушал мои пожелания и очень хорошо на них реагировал. Я же, в свою очередь, хотел сохранить его стиль.

— От чего из книги вы решили отказаться и как к этому отнесся Глуховский? Настаивал на своем?

— Он сам изначально предложил сценарий. Я прочитал его и книгу практически одновременно. Дальше мы уже работали в рамках этого сценария. Я ему предлагал что-то усилить, а что-то убрать. Например, в сценарии были сны главного героя, штуки три или четыре, такие весомые эпизоды. Я решил, что они не нужны, и уговорил Диму от этого отказаться. Хотя мы спорили до последнего момента. Но вообще у нас не было каких-то длительных споров, присутствовало взаимное уважение. Он уважал мое мнение и видение и доверял моим инстинктам.

— Глуховский был на съемках?

— Очень мало, к сожалению. Я бы хотел, чтобы он больше присутствовал, правда, потому что всегда возникали какие-то вопросы. Одно дело — сценарий. Хоть мы его и репетировали, и читали-перечитывали, но все равно, когда начали снимать, сразу возникли вопросы. Мы что-то додумывали и адаптировали на ходу, и Глуховского нам не хватало в эти моменты.

— Он уже посмотрел фильм? Как отреагировал на эти переделки?

— Мы сначала боялись ему показывать «Текст», но были с ним на связи во время съемок. Я ему отсылал монтажи снятых сцен, и в основном он все принимал. Моя интерпретация оказалась ему близка. Он очень талантливый, вменяемый человек, и жалко, что он мало для кино пишет. В кино не хватает такого материала. Когда я прочитал сценарий, то понял, что это талантливый писатель, который обладает собственным голосом, который я не хочу менять.

— Как вы продумывали, как вы выразились, тот самый «хай концепт» фильма? Все по-разному вводят телефон в действие фильма. Кто-то просто показывает эсэмэски на экране, вы же решили не только показывать, но и озвучивать их.

— Мы долго думали над этим решением. Так как в фильме много телефона, то в голову пришло решение наговаривать текст именно когда СМС превращается в большой текст. Таким образом мы помогли зрителю услышать, что печатается в телефоне. Что-то мы показывали просто от лица главного героя. То есть принцип фильма: мы не попадаем туда, где нет главного героя. Зритель и есть герой, и даже телефон он видит только так, как видит его персонаж.

— В романе Глуховского Россия конкретна. Там есть и «крымнаш», и Трамп, и по этим маркерам ты понимаешь, в каком времени все происходит. У вас же всего этого нет. Получился такой собирательный образ, действие фильма может происходить и в 2009-м, и в 2019-м. Почему вы решили отказаться от контекста книги?

— Я убрал Трампа и Крым, потому что мне казалось, что и так понятно, в каком времени все происходит. Там, например, был разговор в электричке про Пескова и Навку (пресс-секретарь президента России и его жена, известная фигуристка. — Прим. ред.): мы это сняли, но убрали при монтаже. Приходится от чего-то отказываться, и летят сразу вещи, которые не двигают сюжет и психологию главного героя, которые просто фон.

— Последние политические события (митинги и аресты в Москве и других городах), по вашему мнению, помогают понять фильм или искажают восприятие?

— Конечно, помогают. Зритель понимает, что это про здесь и сейчас, и это гораздо сильнее, чем Крым или Трамп.

— И все поразились совпадению истории Ильи Горюнова из книги и Ивана Голунова из жизни.

— Это мистическое совпадение, никто не может это объяснить. Причем Ваня — мой одноклассник. Я с ним год учился в киношколе. С тех пор мы не поддерживали связь. Я следил за его деятельностью, не знаю уж, следил ли он за моей. Конечно, это всех нас поразило. Ситуацию про беззаконие, которую показывает фильм, мы увидели в реальности. И нельзя сказать: «Ой, вы там кино снимаете, а у нас здесь жизнь другая». Нет, мы снимаем именно жизнь. Это зрителю дает больше актуальности, чем Песков и Навка. У нас не политическое кино, у нас кино про человека.

— Но все-таки оно про человека в определенной стране. Вы разделяете мрачный взгляд Глуховского на российскую действительность?

— В какой-то степени. Согласитесь, Ваню Голунова отстояло журналистское сообщество, Павла Устинова — актерское, но есть же масса людей, которых не отстояли и которые сидят ни за что. У них не было медийных друзей или сочувствующих, которые за них бы вступились. И «Текст» — история про такого человека, за которого никто не вступился, потому что некому, и таких людей большинство.

— И надежды у них нет?

— А разве это мнение? Это факт. Пока, к сожалению, у них никакого выхода нет. Только сидеть и принимать это беззаконие на свой счет.

— А почему вы выбрали на главную роль звездный дуэт Петров—Янковский? Вам нужны были узнаваемые лица? Изначально ведь главную роль должен был сыграть Александр Паль.

— Когда мой продюсер Эдуард Илоян прислал сценарий и книгу, то сказал, что персонажем заинтересовался Саша Паль. Потом он ушел в другой проект и не захотел играть эту роль. Я тогда позвонил Саше Петрову, и он тут же согласился.

— То есть Петров был вашим первым выбором?

— И Ваня Янковский тоже. Я познакомился с ним лично незадолго до того, как получил этот сценарий. Мы с ним пообщались, он рассказал мне, что он хочет играть. Я увидел в нем какие-то интересные краски. А когда прочитал сценарий, то подумал, что неожиданно было бы сделать Хазина не таким, как он описан в книге, потому что там он прямо отвратительный мент, внешне тоже. Я же хотел сделать так, чтобы от него было ощущение лоска и сытости, чтобы он был красавцем и обладал всеми атрибутами красивой жизни. Я хотел сделать его человеком, которого любят девушки и который знает об этом. Такой сытый довольный красавец, чтобы было понятно, за что его героиня Кристины Асмус полюбила. Мне хотелось, чтобы он был крутой. Зло должно быть обаятельным.

— Хазин в этой истории не абсолютное зло. Мы видим, что он искорежен жизнью, воспитанием и тоже по-своему несчастен...

— Он заложник ситуации. Молодой человек в 21 год получает власть сажать людей и менять их судьбы. Конечно, он начинает в это заигрываться и получает большие деньги, не зарабатывая их. Большие деньги могут сильно изменить человека.

— Похожий персонаж есть и в вашем следующем фильме, комедии «Холоп». Там сытого красавца мажора отправляют в XIX век и делают слугой. Думаете, только так сильные мира сего могут исправиться?

— «Холоп», конечно, другой жанр, такая светлая новогодняя комедия. И персонажа я исследую совсем с другой стороны. Не то чтобы я согласен с таким методом, но черт его знает… Может, героя Вани Янковского тоже можно было бы туда отправить, но отец его не додумался до такого решения.

— «Холоп» будет таким же чистым жанровым кино, как «Текст»?

— Это все-таки совсем другое кино. Оно коммерческое, зрительское. Если в «Тексте» мы делали срез жизни, то в «Холопе» — срез торта, который дадим зрителю на Новый год, чтобы он отдохнул, повеселился и немного подумал.

— А «Текст» вы считаете зрительским фильмом?

— Конечно, я считаю, что он зрительский, потому что доступен зрителю. Там нет ничего такого, чего зритель недостоин или не готов видеть. Это так называемый арт-мейнстрим: в нем есть что-то для думающей аудитории, которая знакома с кино. В фильме есть какие-то отсылки, хотя я старался, чтобы меня по минимуму было видно.

— Почему?

— Я не хотел себя ставить выше истории, я хотел, чтобы зритель в нее погрузился. Не хотел, чтобы мой стиль был на первом плане. Поэтому, конечно, «Текст» — зрительский фильм. Он всем понятен, все могут как-то соотнести себя с героем.

— Вы представляли этот проект на питчинге  в министерстве культуры. Бюджет составил 75 миллионов. И они вам в итоге ничего не дали?

— Ничего. Ни министерство, ни Фонд кино. И «Холоп» тоже ничего не получил.

— Вы в одном из интервью говорили, что все-таки продюсеры, которые получают поддержку от государства на производство их фильмов, должны понимать, что деньги надо возвращать. Как же их, по-вашему, заставить это делать?

— Это глобальный вопрос. Безусловно, возвратные деньги стимулируют продюсеров больше заниматься судьбой фильма — продвижением, продажами. Тогда у них сильнее мотивация, чем если бы они получили невозвратные деньги и им все равно, что дальше будет с фильмом. Если ты взял в долг, надо его возвращать. Но есть проекты, на которых сложно заработать, они культурно значимые, продвигают образ страны и должны идти отдельной графой. Но как определить эти проекты — непонятно. А что касается всех остальных, конечно, господдержка помогает индустрии, но часто этой поддержкой злоупотребляют.

— Вы бы поменяли что-то в этой системе?

— Может, сделал бы ее более прозрачной, подключил зрителя к этому процессу, так как сейчас он в нем вообще не участвует. Сейчас это закрытое сообщество экспертов, которое на основе своих каких-то неизвестных вкусовых и часто лоббистских критериев распределяет субсидии. Я, например, состою в сценарной комиссии Фонда кино, читаю проекты, и конечное решение (давать или не давать деньги проекту) мне не всегда понятно.

— Зрительское голосование?

— Например. Вот эти эстимейты (предварительная стоимость — Прим. ред.), которые определяют, станет ли фильм прибыльным или нет, часто непонятны даже тогда, когда фильм уже сделан. А этим экспертам оно каким-то образом понятно, в то время как зритель, который в конечном счете и определяет прибыльность фильма, исключен из этого процесса. Может, КиноПоиск, как большая платформа, мог бы показывать питчинги, делать из этого событие, устраивать зрительское голосование.

— После «Холопа» у вас в планах совершенно противоположный проект — «Декабрь» о последних днях жизни Сергея Есенина.

— Да, это будет история про побег, когда человек понимает, что он скоро умрет, и пытается сбежать от всего. Немножко фантасмагория, триллер, саспенс про последние четыре дня Есенина. Тоже зрительский проект с любовью, мистерией вокруг «Англетера», зимнего Питера. Немножко такой «Город грехов». Мы этот проект придумали с моим отцом и ищем сейчас возможность его сделать. Сценарий много кто читал, он многим нравится, но фильм сложнее запустить, потому что он дороже стоит. Все-таки у «Текста» бюджет в 75 млн рублей, а у «Декабря» — 250 миллионов. Это не такой огромный бюджет по меркам других фильмов, но пока что проект не поддержали, включая Фонд кино опять же.

— Актер на главную роль уже есть?

— Есть, но я пока не хотел бы говорить.

— Не боитесь гнева толпы? Все-таки народный поэт.

— Мы изучили очень много исторических документов, там нет единого мнения. Гибель Есенина по степени таинственности как убийство Кеннеди. Нет одной официальной версии про то, как это было, поэтому мы делаем свою версию художественного фильма.

— Люди, к сожалению, не всегда понимают разницу между художественным и документальным фильмом.

— Понятное дело, но Тарантино, например, перевирает всем известные исторические факты, а у нас тут вообще неизвестные.

— Если бы Тарантино снял фильм про царскую семью, уверена, от нашей общественности ему бы досталось.

— Ну, если сравнивать с какой-нибудь «Матильдой», то речь там шла о Николае II, который канонизированный святой, что и оскорбило чувства верующих. Но Есенин же не святой. Да, это поэт со своими недостатками, паранойей, алкоголизмом. У нас другая история, поэтому, я надеюсь, она найдет свой путь на экраны.