Режиссер «Золотой перчатки» отвечает на обвинения в мизогинии и чрезмерной экранной жестокости.
В прокате — «Золотая перчатка», новый и очень жестокий фильм Фатиха Акина, история Фрица Хонки, серийного убийцы из Гамбурга, снятая по роману Хайнца Штрунка. Дело происходит на самом дне Гамбурга 1970-х, в дешевых кабаках, где напиваются вусмерть списанные на берег моряки, офицеры СС и проститутки за 50. Именно они и становятся жертвами киллера Хонки (подробнее о фильме мы писали в обзоре с Берлинского фестиваля).
КиноПоиск расспросил Акина о том, почему он решил пойти путем Триера и Тарантино, так ли страшен его фильм, как о нем пишет возмущенная критика, и, главное, почему убивал Хонка.
— После сеанса вашего фильма «Золотая перчатка», на котором я была со своей подругой в Берлине, двое незнакомых мужчин спросили нас: они слышали, что фильм называют женоненавистническим, согласны ли мы как женщины с таким утверждением? Вы наверняка ожидали таких упреков, так как намеренно снимали очень некомфортный фильм…
— Мне фильм совсем не кажется женоненавистническим. Если в фильме речь идет о мизогинии, что, безусловно, так и есть, потому что преступник — женоненавистник, то это не означает автоматически, что режиссер — мизогин. Я категорически с таким не согласен. Это какая-то истерия: смотрите, турок, мусульманин, сделал женоненавистнический фильм… Понятно, что такая полемика ожидаема. Но если говорить о моих намерениях… Мне эти женщины кажутся сильными и красивыми. Да, это мое эстетическое представление о красоте, и тут я готов к тому, что меня могут высмеять. Но мне нравится видеть, как жизнь, возраст, сила гравитации работают над телами, и я это запечатлеваю в кадре. Потому что возраст — это жизнь, а я с удовольствием всматриваюсь в жизнь и снимаю ее. Если общество или кинокритики говорят, что это ужасно, то это их собственное представление об ужасном, которое сильно отличается от моего. Это им героини фильма кажутся уродливыми, а мое изображение этих женщин не уродливо. Так что такая реакция гораздо больше говорит об обществе, а не обо мне.
— Когда вы писали сценарий, вы ориентировались только на книгу Хайнца Штрунка и собственную фантазию или также искали другие дополнительные материалы о деле Фрица Хонки?
— Я придерживался романа. Но я общался с психологами, разговаривал о психограмме подобного убийцы. Я пытался понять, что у него происходит в голове. Мне хотелось подчеркнуть нигилизм героя во всем происходящем — в романе нет такого акцента. Штрунк пытается объяснить преступления через биографию героя, но такая патология поведения — это просто следствие какого-то физиологического нарушения в мозге. Это невозможно объяснить социальным влиянием и тому подобным. И мне казалось очень важным показать это в фильме. И это тоже подверглось критике. Но если бы я сделал по-другому, тоже нашлись бы недовольные. Фриц Хонка был в концлагере, потому что его отец был коммунистом. Он тогда был совсем маленьким. Но если бы я показал его в концлагере, что бы это значило? Что каждый, кто был в концлагере, может стать маньяком? Или еще в детстве он подвергался насилию. Означает ли, что каждый, кто подвергается насилию, получает легитимное право совершать подобные преступления? Мне кажется, ответ — «нет». Это слишком просто. Поэтому сильнее, страшнее и в какой-то степени более по-кафкиански будет, если объяснить его преступления тотальным отрицанием норм и законов. Именно нигилизм всего произошедшего интересовал меня. Именно это я пытался передать в фильме, а не объяснения поступков Хонки, которые есть в романе.
— Вы убрали биографию, предысторию Хонки, чтобы избавиться от вульгарного психологизма, но все действие оставили в том же историческом времени — в Германия 1970-х. Означает ли это, что сама эпоха, ее дух все же несут в себе некое объяснение произошедшего?
— Мне кажется, Хонка — это экстремальный случай в обществе, где разлагается мораль. И это мораль переживших Вторую мировую войну, послевоенного поколения. Поколения, которому спустя 30 лет после войны было 40 или 50 лет, которое эту войну действительно еще застало. Как я подростком застал падение Берлинской стены.
Мы все время рассказываем этот миф, как мы в Германии проработали Вторую мировую войну, как мы проработали преступления нацистов. Но в 1968 году это сделала только малая часть населения, так называемая элита, получившая хорошее образование. А большая часть населения — нет. И как раз такие люди и есть посетители бара «Золотая перчатка». Причем это типичные представители немецкого общества, никакие не меньшинства. Это тогдашний мейнстрим. Мейнстриму было сказано: нужно перевязать раны войны, вытеснить, залить алкоголем, дешевым шнапсом. Народ получил этот дешевый шнапс, чтобы боль, раны, травмы просто потонули в этой жидкости. Фильм, как и пивнушка, — портрет того времени. Как раз сейчас, когда фашистские или националистические настроения снова ощутимы и политики крайне правых взглядов получают голоса на выборах в Германии, мы еще раз убеждаемся, что эти люди так никогда и не проработали травму войны, они никогда так и не посмотрели в глаза этой травме. И поэтому мне было интересно показать портрет людей, которые травматизированы, но не проработали войну.
— Вы заранее знали, что будете показывать насилие жестко и натуралистично? Как вы обсуждали это с актерами? Как готовили их?
— Что касается насилия в фильме, то я не опираюсь здесь на американские примеры. Я только что вернулся из Канн, где я увидел новый фильм Тарантино (мы писали о нем здесь — Прим. ред.), и под конец там происходит оргия насилия. И весь зал в этот момент аплодировал и ликовал. То есть насилие в фильме сопровождалось овацией. И у такого фильма может быть своя правда — это все-таки комедия. Но, мне кажется, нельзя никогда забывать, что такое насилие на самом деле. Насилие в фильме — это слепок общества в конечном счете. Медиа, YouTube, компьютерные игры, Голливуд, Тарантино, «Игра престолов» — все это наполнено насилием настолько, что у нас притупляется восприятие. Именно поэтому мне было важно показать насилие так, чтобы оно пугало и отвращало. И если смотреть внимательно фильм, то там ведь в кадре не так много непосредственно насилия. Эти сцены доигрываются уже в голове зрителя. Но то, как реалистично это снято, делает это дозированное насилие гораздо более шокирующим, чем то, что мы привыкли видеть на экране. Я это сделал намеренно. Насилие должно пугать. Сейчас, когда в фильмах и прочих медиа произошла девальвация изображения насилия, я хотел показать его так, чтобы оно все-таки отвращало.
Читайте также: До самых кишок: Краткая история жестокости в кино
— У вас вообще есть какие-то табу как у режиссера и как у зрителя?
— Табу — это слишком индивидуальное понятие. Есть женщины, которые смотрят фильм «Золотая перчатка» и говорят: «Не так уж и страшно!» И есть мужчины, которые не могут это вынести. Фильм в Германии имеет возрастной ценз +18. И на то, конечно, есть свои основания. Я не думаю, что фильм прославляет насилие. Или использует его как фетиш. И работа с актерами была очень точной, профессионально схореографированной. Они знали, где проходят границы. Если внимательно анализировать фильм, то понимаешь: самое страшное происходит в те моменты, когда насилия на экране не видно. Я как раз вчера посмотрел фильм «Впусти меня». И там тоже насилие вырастает из того, что не видно на экране. И это гораздо более субтильная, но и эффективная форма изображения насилия в кино.
— Этот фильм, конечно, очень отличается от вашего предыдущего фильма «На пределе». Но есть что-то, что их объединяет. Речь идет о людях в состоянии отчаяния, которым нечего терять. Почему вас интересует это состояние?
— Подозреваю, что-то такое есть во мне самом. Глубоко внутри меня тоже спрятана эта потерянная, нигилистическая или скорее даже фаталистская натура. Я веду здоровый образ жизни, у меня хорошая профессия, у меня здоровый брак, есть дети — мне повезло. Но я знаю, что если бы мне не повезло, то какая-то часть меня стала бы очень саморазрушительной. И вот чтобы эта часть не взорвалась, я должен периодически давать ей место в моей жизни. Это внутри меня. Внутри меня Фриц Хонка, внутри меня Катя из «На пределе».
— А у вашей Марлен Дитрих, о которой будет ваш следующий фильм, тоже будет что-то подобное?
— Возможно, не у нее самой, а у персонажей вокруг нее. Там будет русская няня Тамара Матул. Она была няней и любовницей мужа Марлен Дитрих. Вот она как раз была такой потерянной душой. Я хочу посвятить ей большую часть фильма.