Марк Захаров - великий рассказчик. Но театральный. Его стихия - условности, декорации, мистификации, дивертисмент и мюзикл. Захаров способен освоить даже самый заземлённый сюжет, например, 12 Стульев, погрузив его в эти самые условности. Но как только условности заменяются реальностью, 'обыкновенное чудо' и захаровская магия начинают таять и испаряться. Сам Мастер, видимо, чувствовал это и никогда не играл в настоящий кинематограф: у Захарова нет реалистичных фильмов. За исключением Формулы Любви.

Да, были и Тот Самый Мюнхаузен, и Убить Дракона, но в них реальность, 'улица', являются кратковременными фрагментами, 'естественными декорациями', выразительно и сочно задающими фон повествования. Эдакое 'в некотором царстве, в некотором государстве...' И далее - основное действо в театрализованных интерьерах... И как нелёгкая сподобила Мастера решиться перенести своё фирменное повествование-притчу в условия абсолютной реальности?

Да, каждый фильм Марка Анатольевича - притча, серьёзная философия в развлекательной форме, старинные наклейки на чемодане с видами Рио-де-Жанейро, европейских ратуш и дворцов. Такие привлекательные образы, но на чемодане житейских истин, которые нужно усвоить и нести. И ты веришь в эти притчи именно благодаря очень точной мере условности, которая задана гениальным Гориным ещё в драматургии, в сценарной основе, и аккуратнейше перенесена на экран Захаровым. Формула Любви, на мой взгляд, наименее удачный фильм Марка Анатольевича (я бы даже сказал, неудачный), - именно потому, что выведен за скобки привычного киноязыка Захарова.

Рассказчик может вызвать эмоции слушающего по-разному. Например, передавая все нюансы происходящего. 'В троллейбус с трудом вошла старая женщина. Лицо её было испещрено морщинами, неказистые платье и кофта, казалось, были её ровесниками...' А можно рассказать анекдот про то, как 'одна бабка поехала на базар...' И манера Захарова - именно эдакие анекдоты про то, что весь мир театр, в котором творятся непостижимые вещи. Неизвестно ещё, создал ли бы Мастер это жанр 'загадочных анекдотов' без великолепных пьес Григория Горина. На наше счастье, драматург и режиссёр, Горин и Захаров, 'нашли друг друга'.

Вернёмся к Формуле Любви. Вот здесь беда происходит оттого, что анекдот постоянно проваливается в реалистичную историю, а история с её нюансами (старинная усадьба, лесок, подворье, сеновал и т.д.) то и дело соскальзывает на анекдот. Сомнительными, мягко говоря, выходят и реализм, и притча. А уж момент, когда Калиостро начинает 'колдовать' вокруг статуи, и вовсе превращается в дешёвый балаган. Реальная зелень леса и тряпьё с нарисованными 'каббалистическими' знаками; вытоптанная пыльная полянка и подожжённые керосиновые дорожки, призванные изображать 'огненные круги'... Условность, безусловно, проигрывает рядом с реальностью, - становится глупой претензией. Не превращается гипсовая статуя в красавицу, не происходит чуда, - Фараде и Абдулову приходится накрывать ещё одной тряпкой изваяние, чтобы хоть как-то обозначить таинство превращения.

Насколько всё могло бы стать интереснее и загадочнее, если бы Захаров изначально задал и придерживался бы театральной условности во всём. Ведь волшебный лес выглядит иначе, чем натуральный; таинственная статуя может быть совсем не похожей на гипсовую; а усадьба в декорациях превращается в магическое место, где нет особой необходимости жечь костры, - достаточно по-особенному поставить театральный свет... Но нет... Зачем-то Захарову понадобилось вынести волшебную историю 'на пленэр'. Ни история, ни пленэр от этого не выиграли, как по мне.

Особо стоит упомянуть и об остальных 'трудностях' Формулы Любви: об операторской работе и актёрском составе. Нет у Нахабцева понятий 'крупный план', 'общий план', - камера лупит всё неким 'театральным планом', когда актёры видны в рост. Иногда крупнее, иногда общее, но в целом не происходит ни нюансировки эмоций, ни масштабирования места действия за счёт операторского мастерства. Так сняты и Служебный Роман, и Ирония Судьбы, - в них фокус держится на фигурах, на том, что они делают, на их взаимодействии и механизме самого сюжета. При качественных диалогах и талантливых актёрах беды в этом нет. А вот при отсутствии аутентичной стилистики кинорассказа средняя операторская работа только вызывает раздражение.

Ну и, конечно, актёры... Да, как и в большинстве захаровских фильмов, в Формуле любви задействованы блестящие исполнители. Но не в главных ролях. Калиостро, правящий бал, - флегматичный ряженый грузин. Режиссёр не добился от него ни проявлений взрывного итальяно-иберийского темперамента, ни демонического масштаба, - вышел 'фанерный Мефистофель'... Михайлов же и Валюшкина, находясь в эпицентре повествования, исполняя главных героев фильма, демонстрируют 'харизму' живых кукол. Думаю, замени их на двух других сереньких актёров, и ничего в восприятии фильма не изменится... Но свита этих двух голых короля и королевы поистине великолепна: Броневой, Пельтцер, Абдулов, Фарада. И на что 'пустил' Захаров истинных мастеров лицедейства? На цитаты, на реплики, на подкладку. Сколь ни пытается свита играть короля, главные роли в фильме провалены.

А ведь, казалось бы, в предыдущих фильмах Захаров нашёл идеальный тип актёров для своих 'увеселительных притч'. Это исполнители, мастерски сочетающие комизм и серьёзность: Миронов, Абдулов, Янковский, Броневой, Васильева, Чурикова, Кваша. Видимо, чутьё изменило Захарову, не позволив найти среди молодых актёров исполнителей с той же способностью.

Может статься, что в Формуле Любви Захаров захотел достичь нового уровня мастерства, овладеть искусством настоящего кинорежиссёра, снимающего в реальных условиях. И вдобавок взял на главные роли актёров вне комического амплуа. Однако результат показал, что в кино говорить серьёзно о серьёзном у Захарова не получается. Так же, как и говорить о реальности реальным языком.

Театральный режиссёр-постановщик оперирует мизансценами, которые зритель видит с одного и того же расстояния от глаз до подмостков. В кино же основой повествования являются не мизансцены, а операторские планы планами. Для того, чтобы делать настоящее кино, режиссёр должен сам если уж не уметь выстраивать и чередовать кадр, то понимать, по какому принципу кадр выстраивается и чередуется при монтаже. В театре не существует монтажа. Не овладев искусством кадра, Захаров превратил свои фильмы в 'кино-театр', в съёмки спектакля. И делал он это великолепно, пока не решил придать спектаклю Формула Любви реалистичную стилистику.

Вышла невразумительная потешная комедия, где глобальная идея - не главное. (Невнятность её подачи ни в чём не может сравниться с совершенно идентичной идеей о волшебном преображении в любви, безупречно переданной Обыкновенным Чудом.) Режиссёр заставляет гениальных актёров балагурить и сыпать шутками, низводя мощную драматургию до уровня... капустника. По счастью, этот фильм стал для Мастера исключением, лишь подтверждающим правило: Захаров - великий рассказчик, умеющий остановиться, когда не чувствует органики повествования.

2 из 10

Полемика на предмет допустимости режиссёрских трактовок литературных произведений, находящих своё выражение в театральных и кинематографических постановках, стара как мир. Одни полагают, что экранизации должны объективно отражать первоисточник, доподлинно следовать каждой писательской букве. 'Постановщик правомочен по-своему интерпретировать плод литературных трудов создателя' - возражают другие. Кинопостановка повести Алексея Толстого 'Граф Калиостро' маститым режиссёром Захаровым всецело являет собой беспредельно вольный подход, полностью искажающий изначальный замысел писателя. Хорошо это или плохо - вопрос чисто субъективного восприятия.

Стыдно сказать, но 'Формулу любви', которая уже давно разошлась на искромётные цитаты и уморительные песни, я впервые полноценно посмотрел... позавчера. Если рассматривать фильм как совершенно независящее от повести кинотворение Захарова, то я, пожалуй, присоединюсь к мнению предыдущих рецензентов. Фирменный захаровский стиль, гармонично сочетающий в себе комедийность, философичность и феерию гротеска, помноженные на восхитительную игру золотой актёрской плеяды, заслуженно ставит Марка Анатольевича в один ряд с величайшими отечественными режиссёрами.

Однако во всём есть свои 'но', и в фильме их крайне не мало. Как известно, граф Калиостро - реально существовавший персонаж. Под сглаживающими статусами мага и иллюзиониста скрывался масон (причём чуть ли не самой зловещей ложи - иллюминатов) и каббалист (т. е. для претворения в жизнь своих 'фокусов' призывающий тёмных духов), поэтому власти православной Империи совершенно справедливо его преследовали. В толстовской повести Мария - жена Калиостро, три года с ним путешествующая, чешка по происхождению и сирота, что, конечно же, входит в серьезное противоречие с захаровской экранизацией. Более чем странно и неадекватно новыми интерпретаторами расписано поведение Машиных родителей в самом начале фильма. Какой добрый родитель, пускай и ради выздоровления главы семейства, пожертвует родной дочерью, отправив её сопровождающей совершенно незнакомого человека, причём демонической наружности? Вы хоть понимаете, папенька и маменька, что вверяете Машеньку отнюдь не доброму доктору Айболиту, а заправиле каббалистических мистерий, которые кроме факирства, астрологии и прочей оккультщины не исключают и оргиастических мерзостей?!

Романтический герой Алексей Алексеевич, в повести спасший бедную девушку от злобного мучителя, у Захарова подаётся под видом одержимого болвана. Режиссёр намеренно дискредитирует романтизм и возвышенные чувства, старается изобразить их аляповато, воцаряет над ними надменный калиостровский разум. Уж очень хочется Захарову выдать желаемое за действительное, чтобы главная героиня полюбила за холодный рассудок, а не за горячее сердце. Увы, в повести Мария буквально-таки ненавидела носителя холодного рассудка, и полюбила не желчного спесивца, а того, кто этого действительно заслуживал.

Калиостровская свита не отстаёт от хозяина. Пришедшаяся по нраву широким массам забавная песенка 'Uno momento' - дифирамб похотливой низости, и нечестивый поступок Жакоба по отношению к доверчивой Фимке лишнее тому подтверждение.

Честно скажу - мне не понравился этот фильм. И его премьера в преддверии нового 1985 года стала как бы прелюдией к чему-то недоброму. Гений Захарова очень хорошо постарался изобразить Зло привлекательным, но и, наверное, не только мне одному чужда идея его облагораживания. Завуалированное под личину глубокомысленной философии лукавомудрие воландовских софизмов, полагающих, что Свет невозможен без Тьмы, и декларирующих идею Зла, творящего Добро, оказывает на меня минимальное чарующее воздействие. Мало ли было творящих чудеса лжепророков. Сколько ещё будет.