Дебютная работа Лопушанского, для периода среднего возраста является высказыванием достаточно мощным, но в своих образных позициях несколько наивной.

Вообще то, что в середине-конце XX века было принято считать «грязным реализмом», Константин Сергеевич раскрывает в своей постапокалиптический ленте с лихвой (на сколько это возможно, разумеется), не оставляя ни какой надежды ни зрителю, ни героям. И если с первыми всё понятно (любая война - это безоговорочное дерьмо), то герои его - интеллигенция, попавшая в ситуацию, когда выживает сильнейший в прямом смысле этого слова, не перестают на фоне тотальной разрухи искать потаённые смыслы и ответы. Но, слава богу, находится полу-сумасшедший персонаж, который диктует свои мысли под фоном вращательного движения указательного пальца у виска: «ненавидь ближнего своего, ненавидь дальнего, ненавидь самого себя».

Эти новые заповеди ни как не резонируют с общей обстановкой, где, как выразился тот же свихнувшийся, «последнее поколение гуманистов» противятся уже совершенной ими же ошибке, дети всё так же молчат, а снаружи ничего не меняется. Одни сумерки.

Впечатление на отечественного кино-наблюдателя произвёл ещё и тот факт, что за полгода до выхода картины мир уже стал близок к отображенному Лопушанским сценарию. Но ситуацию это, конечно, поменяло бы не сильно - «Письма мертвого человека» кино устрашающее, но кроме сцены, когда персонаж Ролана Быкова рвётся в детскую палату найти своего сына, режиссёр не открыл ничего нового, увековечив ленту уже в 86-ом заглянцованной цитатой о сохранении мира.

7 из 10

Честно сказать, я несколько разочарован. Фильм не о разрушении или смерти, не об анархии или коллапсе всех общественных институтов в случае глобальной катастрофы, и даже не о выживании в суровых условиях ядерной осени. И вроде бы так или иначе здесь всё это есть./. Но здесь не это главное.

Главное -- это кухонные страдания и переживания интеллигентов, рассуждающих о том, как же они (а заодно и весь мир) дошли до жизни такой. По уровню рефлексии фильм может сравниться разве что с работами Тарковского, но честно говоря, не могу назвать это комплиментом. Весь фильм не покидало ощущение, что смотрю какую-то вариацию на тему небезызвестного 'Сталкера'. И хорошо, это или нет, решать не мне.

Не скажу, что фильм так уж плох, но, к сожалению, даже до британских 'Нитей' он совершенно не дотягивает.

Актерская игра не плоха, но видеть рефлексирующих музейных работников, их переживания и сумасбродство желания совершенно нет.

Грамотный финал несколько скрашивает общее впечатление от фильма. Поэтому моя итоговая оценка, на балл или даже два повыше, а цвет рецензии пусть будет таким же серым, как и этот фильм.

8 из 10

Люди едва ли представляют себе, что опасности подвергаются они сами, их дети и внуки, а не только абстрактно воспринимаемое понятие «человечество».

Манифест Рассела — Эйнштейна

Дневники последних дней человечества. Запись № 3745.

Холодно. Рваные тряпки, обмотавшие тело, насквозь продуваются ветром, тонкие кости облизываются его металлическим языком, раздирающим высохшую кожу. Серый бетон вечно вибрирует, расшатывая затхлый воздух тления, оседающий грязной копотью на белое лицо. Неумолимый электрический гул, проступая вместе с мертвой жижей, смывающей с поверхности трупную воду, сквозь каменные трещины разносится в больном желтом свете, врезаясь в слух то изнемогающим биением сердца, то немым стуком проглатываемой пустоты. Рыдание тишины обнимает атрофированные губы людей, свернувшихся в безнадежные узлы в углах кирпичного саркофага, ставшего последним местом, где возможна жизнь, которая уже потеряла всякое значение, сохранившись лишь бессмысленным рудиментом, гнойным нарывом в идеальной симфонии черной долины с занозами уничтоженной цивилизации, поглощенной хрипящей землей в ее адской пропасти смоляных глаз.

Я не видел солнца уже… уже не помню когда. Оно дышало теплом, и ласкало спину яркими потоками. На него нельзя было глядеть прямо, настолько велика была заключенная в нем сила, что не позволяла стать равным ей ни одному из людей. Однако мы чувствовали отеческую доброту всемогущего светила, которое дарило нам нежную зарю, играло улыбками бликов и открывало бесконечную красоту, пропитанную красками живого цвета. Но мы не ценили это, и теперь мы здесь.

Опасность разрушения Земли, уничтожения цивилизации орудиями науки первыми поняли сами ученые, создававшие их. В 55-ом году А. Эйнштейн, Б. Рассел, Л. Полинг, Ф. Жолио-Кюри и другие выдающееся умы, которые определили огромный технический прогресс 20-го века, основали Пагуошское движение, призвавшее правительства всех стран запретить использование ядерного оружия. Искусство, как самый чуткий камертон, улавливает малейшее колебание общественных настроений, вопросов и проблем, усиливая слабый звук, оно превращает его в звенящий набат, который пробирается под панцирь праздности, повседневной зашоренности и уверенного цинизма в сердцевину сознания, где задевает нежные струны искренних чувств. Фильм Константина Лапушанского «Письма мертвого человека» буквально ворвался в фестивальные программы в 86-ом году, представив невыносимо тяжелое, безжалостно трагическое, разрывающее сердце пророчество постядерного мира, заставив оцепенеть каждого зрителя, обезобразив его лицо гримасой мучения от того потухшего ада, в который погружает искореженная тихим страданием беспомощности картина погибающего человечества.

Как остроумно заметил критик В. Гардеев, «кино – это такая штука, которая обладает сюжетом», однако эта лента, видать, из тех «штук», что в нем не нуждаются, являя исчерпывающее полотно, прекрасное и завершенное в своем неподвижном желтом мареве. Камера не рассказывает, но, словно, разглядывает старую, опаленную фотографию. Медленно, внимательно, миллиметр за миллиметром, останавливаясь на каждой детали страшного пейзажа, который, скорее, возник в бредовом кошмаре, нежели мог быть по-настоящему. Все, что находилось на поверхности земли, разрушено, превращено в цементно-железную груду, растерзанную в мириадах осколков когда-то существовавших городов, ставших теперь могильником исполинских скелетов из обожженные машин, развеянного хлама никому не нужных вещей, гигантских обломков плит взорванных домов, распоротых язв асфальта, усыпанного зловонными почерневшими телами.

Немногие выжившие спрятались от радиации (события происходят после взрыва атомной бомбы) в подземных убежищах, похожих на каменные норы с облезлыми обгорелыми стенами, в которых люди доживают свои дни, хотя и понятия не имеют, когда свет сменяется тьмою. И самое страшное слов здесь «доживают», ибо все, до одного, знают, что осталось совсем чуть-чуть, что нет больше ничего, достойного стремления дышать ради него. Остается лишь из животного самосохранения бесцельно лежать с глазами, вечно направленными в потолок, будто в крышку гроба, и ждать. Они уже погребены и не только под землей, но и под собственной памятью, и наследием тысячелетий культуры, которая выдала им торжественное право завершить историю нашего многострадального рода. Не случайно, что главный герой (у него, как и у всех персонажей, в сценарии нет имени) (Р. Быков) и еще несколько человек живет в бункере, под который переделан антропологический музей, играющий роль вещественного символа потерянного прошлого миллионов поколений, обесценившихся свидетельств времени. Его работники приспособили бывшие экспонаты под простые бытовые нужды: едят из средневекового фарфора за столом какого-то императора, накрываются ночью кольчугами, подпирают стены мраморными статуями – все, что имело смысл, исчезло. Но это лишь следствие крушение идеалов в головах.

Любовь и уважение теряют смысл, когда остается единственный выбор: жизнь или смерть – они, не нужны там, где все ограничено практической необходимостью. Поэтому государство переходит на военное положение с комендантским часом, после которого расстреливают любого попавшегося на улице, гуманные рассуждения отправлены в топку, и в главное убежище берут только молодых и здоровых, предлагая остальным просто умереть. Взрыв уничтожил не только вещи, здания, дороги, он вырвал с корнем идеалы, лежащие в основе цивилизации, оттого служившие им орудия перестали что-то значить. Пожалуй, вот так, через апокалипсический пожар режиссер показал первичность мысли и чувства по отношению к материальному, проникнув в суть человечества, способного развеяться, как сухой песок, без связывающей его воды – добра и сострадания.

Многословная демагогия о глупости и жестокости цивилизации, убившей самое себя, теперь звучит нелепо, она никому не нужна, ведь эти пустые сотрясание воздуха безвозвратно опоздали и потому так горьки и одновременно смешны. Однако единственный монолог, произнесенный буднично, перед обедом, застревает в памяти: «Итак. История человечества закончилась: пора подвести итоги», - начинается оправдательное выступление в защиту нас с вами, не сумевших сберечь данный им мир. И выходит, что никакие мы не циничные подонки, но наивный дети, мечтавшие о великой красоте, изображая ее в искусстве, игравшие в во всемогущих творцов, но однажды, буквально на несколько секунд, кто-то случайно нарушил правила этой игры, которая приобрела титанические масштабы, и все рухнуло, став ядовитым пеплом. Поэтому где-то на задворках сознания ютится хлипкая надежда, быть может, все удастся вернуть. И режиссер видит ее в немых детях, отправляющихся в серый туман в поисках жизни. Вцепившись друг в друга худыми пальцами, они слабой цепью движутся вперед, в холодную мглу неизвестности, которая все же лучше реальности, уже врученной им благоразумными родителями.

Дневники последних дней человечества. Запись № 1.

Нет… Этого не может быть… Как... Как такое могло случиться? Ведь случайно же… нажал, ну, эту кнопку, ведь она такая же, как вон та, другая… Кожа впитывает пот, сердце замирает после каждого удара, руки немеют, бьются в лихорадочной дрожи. Похоже все… окончательно… Уже ничего не изменить. Осталось 14 минут… последние 14 минут, и начнется ядерная атака..., а после нее… пустота… Ха-ха, даже смешно – а, вроде, так глупо…