Анна Михалкова: «Я ни с чем не борюсь, потому что я не воин»

«Давай разведемся!» — еще одно доказательство того, что обычная женщина способна на многое. Маша, героиня Анны Михалковой, и вправду разводится: муж ушел к молодой и подтянутой фитнес-тренерше и возвращаться не желает. Но Маша не отчаивается. К ее круглосуточной гинекологической практике просто добавился ряд новых проблем: содержание дома, уход за детьми, возвращение блудного супруга. Режиссер самых смешных клипов «Ленинграда» Анна Пармас снимает все это бодро, весело и зло — это ее дебют в большом кино. А мы поговорили с Анной Михалковой о ее персонаже, гендерных вопросах и набивших оскомину стереотипах.

Наши впечатления о фильме на «Кинотавре» читайте здесь.

— В фильме есть сцена, где вы лежите в бассейне. Она снималась в +5 градусов, а температура воды была +15. Вы правда кричали тогда Анне Пармас, что вы ее ненавидите?

— Обычно я всем кричу: «Будьте вы прокляты!» Скорее всего, и в этот раз кричала то же самое. Физически это для меня была, конечно, самая сложная сцена во всем фильме. Надо было стараться не дрожать, хотя вокруг меня трясло даже тех, кто был не в воде. И еще я ведь обязана была вести себя так, словно я в тропиках, а не под Ярославлем, где уже практически снег выпал. Единственное приятное в таких историях — они потом очень нравятся всем остальным, их приятно пересказывать. Хотя на самом деле комедия — сложный жанр, так что там наверняка много было других трудностей, я просто их уже не помню сейчас.

— Роль Маши писалась под вас. Вы с Анной Пармас все время были в диалоге, работали над созданием персонажа?

— Нет, я сценарий прочла, когда он уже был готов и с тех пор почти не менялся. Более того, на эту роль пробовали других артисток, потому что продюсеры сначала считали, что это история про более молодых людей. Видимо, только после этих проб они решили, что пусть это все же будет про условно сорокалетних, и утвердили меня. Хотя Аня говорит, что писала под меня, и мне приятно так думать.

— И вас не терзала ревность, что на вашу роль пробуют других актрис?

— Знаете, я уже не первый год замужем (смеется), поэтому абсолютно спокойно отношусь к подобным вещам. Кого-то пробуют, кого-то утверждают — это часть профессии.

— Когда вам дают сценарий, вы сразу берете карандаш и…

— Нет, сначала просто читаю. А вот потом, когда начинаю работать над ролью, конечно, и карандаш возникает. Что-то правлю, предлагаю. Режиссер это может принимать или нет, но контакт мне важен. Для меня принципиально иметь возможность что-то менять внутри персонажа, или меня должны убедить, почему это невозможно.

— Что вы в своей Маше меняли?

— Там было много всего, я уже не помню. Что-то добавила я, что-то Аня. Но помню, что все это делалось по большой любви. А рассказывать об этом — все равно что говорить, что на огромной картине вот этот мазок сделан моей кистью. Ведь это единое целое полотно, в работе над которым все принимают участие.

— Мне кажется, что в вашей героине самое интересное — баланс между проявлениями ее силы и слабости. Наверное, его было сложнее всего добиться?

— Мы брали довольно типичный женский характер: когда ты вроде бы слабый пол, но при этом жизненные обстоятельства заставляют осознать, что, кроме себя, рассчитывать не на кого. А сама история — о том, что одной быть нестрашно. Это не конец света, после развода жизнь не заканчивается, и дальше обязательно будет что-то другое. Вообще, я уверена, что женщины по своей природе более сильные, более стрессоустойчивые, у них выживаемость выше. Мужчины сначала анализируют проблемы, а женщины сразу начинают искать пути их решения. И в фильме вполне обычная ситуация, потому что к сорока годам мужчина часто как-то сдается, и женщине приходится брать судьбу в свои руки.

— Вам нужно было сыграть женщину, у которой практически отсутствует контакт с ее детьми, а у мужа он превосходный. Это вот не слишком типично.

— Ну, знаете, научиться для роли водить самолет — это сложно. А тут как раз все достаточно просто. Например, смотришь на чужих детей, и у тебя не возникает желания сразу броситься их воспитывать и помогать им. И представляешь себе ситуацию, в которой ты к своим детям относишься так же, а занимаются ими твои близкие — бабушка, папа. А на тебе финансовое бремя. И стоит остаться с ними один на один, как приходится в панике решать массу проблем, которые тебя раньше не касались. Чтобы вообразить себе такое, не нужно себя ломать, ничего особенного тут нет.

— У вас есть свои способы наладить контакт с детьми-актерами на площадке?

— С детьми сниматься очень тяжело. Это процесс трудоемкий, энергозатратный. За мою достаточно большую актерскую жизнь я видела всего несколько детей, которые были профессионалами. Только сейчас появляются настоящие дети-артисты — Марта Тимофеева, например. Если поднапрячься, можно еще нескольких вспомнить. Они профессиональнее многих взрослых артистов. Они знают, что такое точка, крупный и средний планы, играют драматически, интересно. Но обычно сниматься с детьми сложно, нужно учитывать, что они все разные и по-разному на все реагируют, а работать надо быстро. Их приходится все время чем-то занимать. Я обычно стараюсь им все объяснять очень доступно и коротко, чтобы можно было сразу снять их сцену. Потому что от ребенка добиться повторной реакции трудно. Больше всего это похоже на дрессуру. А времени иногда на это приходится тратить очень много.

— Говорят, Никита Сергеевич сказал про фильм, что «финал не в менталитете». Но зрительницам нравится, они сами к сорока годам часто не замужем, без детей и сами должны думать, как выжить. Так есть ли, по-вашему, менталитет, который отражает картина?

— Наверное, есть менталитет 35—45-летних, в которых точно попадает фильм. Это как раз возраст, когда произошли первые разводы и у каждого есть какой-то травмирующий опыт. Сегодня очевидно, что институт семьи больше не выполняет те функции, которые когда-то на него возлагали. Время изменилось, возможности изменились. Люди друг другу нужны не для того, чтобы выжить, а чтобы получить удовольствие. Им не обязательно вместе преодолевать сложные этапы. Живешь-живешь с человеком, потом понял, что разлюбил, ну и разошелся с ним сразу. Никаких обязательств. А вырастить ребенка, и не одного, он сможет и сам.

— То есть сохранять семью — это старомодно?

— Да нет, можно и об этом снять актуальное кино. Просто сейчас запрос другой. Человек как единица важнее, чем любое его объединение с кем-то.

— Это с феминизмом связано?

— Скорее, с объективным положением дел. Супергероями в фильмах стали женщины, они спасают мир, хотя раньше это полагалось делать только мужчинам.

— При этом есть ведь и обратный процесс, есть некий патриархальный образ мужчины, «такого, как Путин», который спускается кем-то сверху. Идеал мужчины — сильный, спортивный, властный, небедный, жесткий, решительный и т. п. Он существует параллельно?

— Мне кажется, никакой идеологии тут нет, все работают с теми же образами и стереотипами, которые когда-то были успешными и доказали свою жизнеспособность. Лично мне приятнее видеть мужественный типаж, и это нормально. Не вижу здесь никакого навязывания большой идеи. С другой стороны, когда ты в Москве, сказать что-то про всю страну сложно, потому что эти миры раздельно существуют.

— В стране идет популяризация статуса авторитарного мужчины-военного. Многие в этом видят потенциальную опасность для прав женщины.

— Какие права? Женщины у нас получили права еще после Октябрьской революции и с тех пор их не теряли. У нас вообще не стоит проблема феминизма, она надуманная. Есть профессии, где традиционно и культурно мужчин больше, но уже и пилоты гражданской авиации — женщины, и в кино больше половины работников — это женщины. Они разве что световые приборы не таскают.

— Только женщинам платят за это меньше.

— Это есть. Хотя и в США актеры-мужчины, за редким исключением, получают гонорары выше. В России много проблем, которые гораздо важнее, чем борьба за права женщин. Тем более что непонятно, с кем там надо бороться.

— Говоря об этих проблемах: когда начались акции в поддержку Павла Устинова, все вдруг увидели, что в актерском цеху есть солидарность, некие общие гражданские убеждения, за которые люди готовы бороться. Вы ощущаете себя внутри этой борьбы?

— Я ни с чем не борюсь, потому что я не воин. Я могу быть солидарна с кем-то или с чем-то. Для меня принципиально, что я имею право не иметь позиции. То есть важно, чтобы человек имел не только право не высказывать позицию, но и право ее не иметь. Я сейчас не имею в виду именно ситуацию с Устиновым. Здорово, когда люди могут собраться и помочь кому-то, без разницы профсоюз это или другое объединение.

— Когда на «Оскаре» каждый пользуется возможностью выступить с гражданской речью, как вы к этому относитесь?

— У них совершенный социализм в этом смысле. Они все время обязаны выражать какую-то позицию. Интересно, то, от чего мы так долго пытались уйти, у них сейчас в полном объеме процветает. Комсомол в действии. Ты просто обязан быть с чем-то солидарным. Иногда, правда, все это в каком-то плакатном варианте. Это не плохо, что человек участвует в жизни страны. Например, отношение к благотворительности воспитывается уже с детства.

— А у нас поэт уже не обязательно больше чем поэт.

— Но гражданином быть обязан. Хотя мы в этом смысле более свободны.