Автор «Суперсемейки»: «Анимация — это лишь один из способов сделать фильм»

«Суперсемейка», появившаяся на экранах 14 лет назад, стала первым мультфильмом студии Pixar, где главными героями были люди — и сразу с выдающимися способностями. У отца семейства — огромная сила, у мамы — гибкость, у девочки переходного возраста — умение становиться невидимой и создавать силовое поле, а у сына-младшеклассника — невиданная скорость. У малыша Джек-Джека способности прорезаются уже во второй части.

Действие «Суперсемейки 2» разворачивается сразу после завершения оригинала. Мир пока не готов к возвращению супергероев, но загадочный магнат, большой их поклонник, предлагает помочь своим любимцам выйти из тени и завоевать народную популярность. Однако это опять ставит семейную гармонию под угрозу, ведь супругам предстоит поменяться устаревшими гендерными ролями: на работу по спасению мира выйдет Эластика, а ее мужу Мистеру Исключительному предстоит заниматься воспитанием детей и домашним хозяйством.

Режиссер и сценарист фильма Брэд Бёрд рассказал, как и по каким причинам изменилась его суперсемья.

— Когда вышла первая часть, на экранах еще не было такого количества супергероев. Сейчас ситуация сильно изменилась. Как это повлияло на ваш новый фильм?

— Это правда, в тот момент, когда мы сделали первый фильм, было всего две активные супергеройские франшизы — «Люди Икс» и «Человек-паук». Конечно, мы отдаем себе в этом отчет. Сейчас ситуация совсем другая: если вы бросите камень, то попадете в супергероя. Но это никак не влияет на фундамент нашего фильма.

Когда я впервые задумался об идее «Суперсемейки», я зашел в магазин комиксов и понял, что не смогу изобрести какие-то новые сверхсилы. Любая возможность, какую вы только можете себе вообразить, уже была кем-то придумана. И я понял, что на самом деле мне это не очень интересно. Главный мой фокус — это внутреннее устройство семьи, то, как на нее влияют возможности супергероев, что они выявляют. Мы ожидаем, что мужчины и отцы будут сильными — я сделал суперсильного отца. Мамы обычно вынуждены гибко совмещать десять дел за раз — я придумал Эластику. Подростки часто чувствуют себя уязвимыми и вынуждены бороться за свое личное пространство, поэтому Фиалка может становиться невидимой и создавать силовое поле. А десятилетки часто гиперактивны, и отсюда суперскорость Шастика. Потенциал младенцев всегда неизвестен, поэтому в начале фильма Джек-Джек выглядит обычным ребенком, а в конце выясняется, что у него масса способностей. То есть каждая суперсила основана на том, какое место они занимают в семье. Сила этого концепта в том, что он остается актуальным и в наше время, когда супергероев стало слишком много.

Конечно, я не хотел так долго откладывать сиквел. Вот пройдет 14 лет, и тогда люди действительно его захотят — такого плана точно не было. Я был занят, принимал участие в других проектах, снимал кино. Pixar и Джон Лассетер (один из продюсеров. — Прим. ред.) уважительно отнеслись к этим обстоятельствам: «Хорошо, мы подождем, пока ты будешь готов».

— Вы изменили роли главных героев. Почему?

— Эта идея возникла, когда мы занимались промокампанией первой части. Я подумал, что смена ролей позволит открыть в персонажах какие-то новые черты. Боб — парень того типа, который не может представить себя не первым номером в чем-либо. И в этом есть черты моего отца. Тот всегда думал, что если ты умен, то согласишься с ним, а если не слишком, то будешь спорить. И в этом нет какой-то злонамеренности. Он просто думает: «Ну, ведь я же прав, почему бы просто не поверить мне?» Такая же черта есть в Бобе — он не может себе представить, что кого-то оценят выше него. И я подумал, что будет здорово, если окажется, что для миссии выбрали нескольких разных супергероев, и один из них — его жена. Это может выявить в его характере что-то интересное.

Я думаю, что быть родителем — это очень сложная работа. Непредсказуемо трудная. Многие люди, перед тем как они становятся родителями, часто считают, что все будет легко, и, сколько бы им ни говорили, что это не так, они не верят. И я тоже был таким. Вот у вас есть этот маленький комочек — смените ему пеленки, и все будет хорошо. Но на самом деле все гораздо сложнее. И Боб тоже не знает об этом, то есть он думает, что знает, но на деле — нет. Поэтому я подумал, что идея того, как супергерой оказывается бессилен перед родительскими обязанностями, — это интересно и довольно весело. Фундаментально идея фильма остается неизменной по отношению к первой части. А остальное — это детали супергеройского канона: каким будет злодей, что ему нужно.

— Вы только что сказали, что концепт смены ролей был придуман довольно давно. Сейчас популярная культура все больше внимания уделяет историям, в которых на передний план выходят женщины, и ваш фильм, так или иначе, стал частью этого процесса. Что вы думаете об этом?

— На то, чтобы сделать фильм, уходит очень много времени. Если ты начинаешь реагировать на то, что происходит в новостях прямо сейчас, то к моменту выхода ты отстанешь от повестки на два года. Меня больше интересовали классические проблемы и конфликты.

Мужчины были во главе на протяжении тысяч лет, так что идея о том, что женщин недооценивают, что они способны на большее, — это довольно старая идея. Я женат на сильной женщине, моя мама — сильная женщина. У меня три сестры — три сильные женщины. Я ценю эту идею, но она довольно старая. Как я сказал, у мужчин была возможность говорить на протяжении тысяч лет, и сейчас другая половина планеты хотела бы высказаться.

— Большая часть ваших историй происходит в 1960-е. Чем для вас важно это время?

— Я думаю, что самое яркое время в жизни каждого человека — это период, когда он юн, когда он еще ребенок. Мое детство пришлось на 1960-е, так что я хорошо их запомнил. И действие наших фильмов происходит в ранние 1960-е. Я думаю, что в «Суперсемейке» есть все, что я любил, когда был ребенком. Мне нравились фильмы про шпионов, приключенческое кино, мне нравились гаджеты. Мне очень нравились фильмы о Джеймсе Бонде, когда его еще играл Шон Коннери. Это были такие немного мультяшные фильмы, где злодеи были немного карикатурны. Помните «Голдфингер»? Он покрывает женщину золотой краской, чтобы убить ее. Это способ рассказывания истории очень похож на комиксы, и к нему нельзя подходить слишком серьезно.

Когда я был ребенком, люди не просто говорили о полетах на Луну — они действительно это делали. Я помню, как человек с реактивным ранцем приземлился на стадион в перерыве Супербоула, так что мы думали, что к тому моменту, как станем взрослыми, у всех будут реактивные ранцы, и, возможно, мы будем ездить на летающих автомобилях. Столько всего классного должно было произойти и столько всего не произошло. С другой стороны, у меня сейчас в кармане лежит довольно мощный компьютер — кое-что все-таки произошло.

В общем, в «Суперсемейке» есть все, что мне нравилось, когда мне было 10 лет. И к этому нужно добавить все мои чувства, связанные с семьей, в которой я вырос, и с семьей, которую я создал с женой и детьми. Я эмоционально связан практически с каждым персонажем этих фильмов, потому что они имеют прямое отношение к моему жизненному опыту. Я не думаю, что есть какие-то глубокие причины рассказывания истории о 1960-х. Просто это стиль, который я люблю и который был мне близок, когда я был ребенком.

— Вы использовали какие-нибудь новые технологии, когда работали над этой картиной, и насколько они помогли вам?

— Сейчас довольно сложно обсуждать технологии, потому что компьютерная анимация — это больше не какая-то новая штука. То есть она до сих пор довольно молодая, но за 10 или 15 лет она выросла очень сильно. Когда Pixar только начала делать свои фильмы, мы могли говорить о каких-то конкретных достижениях. Например, о мехе в «Корпорации монстров»: «У нас есть мех, у нас есть мех, и он двигается как настоящий мех!» Потом был «В поисках Немо»: «Ого, мы можем использовать рыбу. Посмотрите, как свет проходит сквозь воду. Рыба — это круто».

В «Суперсемейке» мы делали вещи, в создании которых тогдашние компьютеры были слабы. Они плохо работали с людьми, они плохо справлялись с волосами, с одеждой, у них плохо получался огонь и вода. А это все есть в нашем фильме. Мы все время были на грани провала. Мы были так к нему близки. Волосы Фиалки не выглядели так, как это было нужно, а время подходило к концу. Нам говорили: никто раньше такого не делал. Как-то раз меня спросили: «Может, сделаем ее волосы короткими?» А я сказал: «Нет, конечно, не можем. Она прячется за волосами — в этом весь смысл. Мы уберем их с лица в сторону в конце, и это обозначит ее развитие как персонажа». А мне отвечали: «Это просто не работает». И какой-то гений буквально за выходные поменял пару нулей и единиц тут и там, и все вдруг заработало. И такие вещи происходили постоянно.

А сейчас все значительно продвинулось вперед. У нас, конечно, есть прорывы, но их не так-то просто объяснить, потому что они связаны с тонкостями процесса создания фильма. Раньше мы использовали фальшивое освещение и фальшивые источники света по всей сцене, чтобы получить нужные тени, потому что свет отражается от разных объектов, от разных поверхностей, и количество отраженного света в случае с одной поверхностью отличается от ситуации с другой. Сейчас это возможно сделать с помощью одного источника света, поэтому процесс стал гораздо проще и интуитивнее.

У нас появилась возможность быстро получить первые кадры прямо во время съемок, так что мы можем оценить происходящее в сцене почти сразу, пусть и в низком качестве. Раньше это было невозможно. В общем, главная особенность технической эволюции — в том, что ее сейчас очень сложно обсуждать.

— Вы работали не только с анимационным кино, но, кажется, оно вам ближе. Почему?

— Рассказывать истории в формате фильма — вот что мне интересно. Анимация — это лишь один из способов сделать фильм. Я учился на аниматора, мой учитель был одним из лучших аниматоров, а некоторые считают, что лучшим в истории. Это Милт Кахл — один из девятки диснеевских стариков. Еще я учился у Эрика Ларсона, Фрэнка Томаса и Олли Джонсона — они тоже в нее входили. У меня есть чувствительность, характерная для аниматора. Я ищу какое-то особенное поведение, я ищу что-то, что делает людей уникальными, и этот взгляд помог мне и в работе над традиционным кино.

Вообще, я начал заниматься фильмами в очень юном возрасте. Мне было одиннадцать, когда я с помощью 8-миллиметровой пленки начал делать первые мультфильмы. Мне пришлось разобраться, что нужно рисовать в крупных планах, а что — в общих. Я начал понимать, как устроена перспектива — это стало моим пропуском в кино. Потом, смотря фильмы, я начал замечать, что за лучшими картинами стоят определенные имена. Триллеры были лучше, если в их титрах встречалось имя Хичкока. Так я открыл Орсона Уэллса, Дэвида Лина, Говарда Хоукса, многих других прекрасных кинематографистов со всего света, и это сильно подстегнуло мой интерес к кино.

Так что язык фильма один и тот же как для анимационных проектов, так и с традиционным кино. Вы все равно работаете с крупными планами, с длинными планами, у вас есть герой и антигерой, у вас есть цвет (конечно, если картина цветная), у вас есть свет и тень, мотивация персонажей. Так что между ними больше сходств, чем различий. Есть определенная разница в производстве, но язык — один и тот же.