«Когда в обществе тонет высшее, а под высшим я подразумеваю духовную высоту, ибо все остальные высоты показные, и торжествует низменное, это предвестник катастрофы». Тенгиз Абуладзе.
Есть фильмы, которые являются знаковыми, переломными для целой эпохи, страны, миллионов людей. Картины, которые являются не просто художественным произведением, но морально-нравственным ориентиром в сознании нескольких поколений зрителей и остаются таковыми через десятилетия. «Покаяние» Тенгиза Абуладзе – третий, завершающий фильм его трилогии, первые два которой «Мольба» и «Древо желаний». В рабочих тетрадях фильма «Древо желаний» Абуладзе сделал запись: «Как же нам не хватает сил, чтобы любить друг друга. Может фильм плачет о мире без любви? Идея фильма: люди, проснитесь!». Все три картины объединяет общая, извечная тема – борьба добра со злом, проблема постоянного пришествия зла в этот мир. Идею создания фильма Тенгиз Евгеньевич вынашивал с тех пор как услышал рассказы невиноосужденных и репрессированных в 30-е годы. В Грузии нет семьи, которая не пострадала тогда. Эти истории потрясли режиссера, так появилась задумка снять «Покаяние». Незадолго до начала съемок Абуладзе попал в страшную автокатастрофу, после которой долго не приходил в себя. Очнувшись, Тенгиз Евгеньевич сказал, что остался жить, чтобы сделать очень важный фильм о покаянии. Картина рассказывает об ужасе времени, в котором торжествует зло, прикрываясь волей народа, масс. «Большинство решает все», «нравственно то, что полезно для общего дела», «если мы захотим, мы поймаем кота в темной комнате, даже если его там нет», – такими аргументами доказывает свою правоту главный злодей Варлам Аравидзе, символизирующий дьявола в картине. Фамилии Аравидзе нет в грузинском языке, её образовали от слова «аравин», которое означает «никто», точнее вершитель судеб, градоначальник Аравидзе является никем.
Фильм полон аллюзий и метафор. Варлам – это собирательный образ тирана, зла в обличии человека. В нем угадываются и Гитлер, и Сталин, и Берия. А его имя ассоциируется с библейским Варлаамом, что значит «губитель народа».
Режиссер показывает через этого персонажа, что дьявол бездарен. И поэтому ему нужен тот, в ком есть Божья искра. Таким человеком в картине является художник Сандро Баратели, семья которого подверглась преследованию и жестокому уничтожению. Супругу Сандро, красавицу Нино, сыграла дочь режиссера Кетеван Абуладзе.
«Представители «голубой крови», аристократы», – издеваясь, с усмешкой бросает Варлам художнику, который пришел к нему с просьбой не разрушать храм, простоявший в городе на протяжении многих веков. «Разрушить храм – это перерубить корни, которые питают и духовно обогащают народ. Это, как бросить в костер произведения Гомера, Данте, Толстого, уничтожить музыку Баха, Шопена, Моцарта, разрушить Собор Св. Петра в Риме или храм Светицховели», – в отчаянном порыве пытается объяснить Баратели. Но получает в ответ циничную ухмылку.
Тема веры и фарисейства проходит через весь фильм. Автор картины говорит не о конкретной религии, а противопоставляет веру со злом и деспотизмом отдельного человека, возомнившего себя всемогущим, для которого есть только один Бог – он сам.
Подобно инквизиции, смертоносная волна, которая пришла к власти, истребляет, на корню пресекает полет души человека, потому что сама не достигает тех вершин. И хочет всех подогнать под свой рост. «Мазня некоторых живописцев носит индивидуалистский характер. Эти анархисты – враги нации. Их нужно уничтожить», – так рассуждает Варлам, увидев в доме Баратели вдумчивую, глубинную живопись. За квартиры и грамоты приспешники Аравидзе сажают в тюрьму целыми семьями ни в чем не повинных людей.
Время Варлама настолько абсурдно, что Абуладзе показывает его с помощью абсурдных же средств. «Из каждых трех, четвертый – враг», «так и быть – посадим всех!», «труп надо арестовать», – обычные фразы тирана. Здесь вспоминаются строки Микеланджело:
«Отрадно спать, отрадней камнем быть.
О, в этот век, преступный и постыдный, –
Не жить, не чувствовать – удел завидный…»
Действие фильма происходит, образно говоря, нигде, никогда и всегда. Драма и трагедия, которые разворачиваются в «Покаянии», извечны и известны ещё с библейских времен. В фильме есть эпизод, когда Варлам пришел в дом Баратели, прикрываясь маской добродетели. И, словно комедиант, цинично кривляясь, читает 66 сонет Шекспира:
«Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж.
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье…»
Словно на картинах Иеронима Босха, апокалиптическое царство зла завладело страной. Но даже в самые страшные времена в страданиях людей присутствует надежда на спасение. В фильме есть гениальная сцена с бревнами, на которых ссыльные вырезали свои имена и адреса мест пребывания, чтобы родные могли узнать, что они живы. Когда в город привозили бревна, жены, матери, дети осужденных бежали на вокзал, чтобы найти на срезах имена своих родных. Одна женщина плачет, разговаривая и гладя срез бревна, на котором нашла заветные слова. Эту роль пронзительно сыграла Мзия Махвиладзе – актриса Тбилисского театра, жена Тенгиза Евгеньевича.
Режиссеру и его семье выпала доля пройти испытания, через которые проходили герои его фильма. КГБ следило за Абуладзе, отснятые материалы под разными предлогами уничтожались, картину несколько раз пытались закрыть. И если бы не помощь и поддержка Эдуарда Шеварднадзе, который плакал, читая сценарий фильма, мы, возможно, никогда бы не увидели его. На премьере фильма, после долгого молчания, он сказал: «Это очень нужный фильм. Я потрясен. Спасибо».
Картина практически поменяла политический строй страны, была удостоена множества наград, но не была понята современниками.
Тенгиз Абуладзе – один из лучших режиссеров не только грузинского, но и всего советского кинематографа. Трудно переоценить его вклад в культурное и духовное наследие страны. Он создал фильмы, которые живут вне времени.
«Покаяние» – пронзительный, гуманистический, мощный, отрезвляющий фильм. Он говорит о том, что расплата придёт. Через поколения, через детей и внуков, но она настигнет. Герои фильма расплатились за грехи, но какой страшной ценой!
«Фильм», на мой взгляд, входит в число лучших кинопроизведений мира. Он задает векторы, заставляет задуматься о духовной нищете общества, переосмыслить все ценности. И заканчивается открытым финалом – сценой, ставшей самой известной в фильме. По улице, названной именем Варлама, идет одинокая старушка (её сыграла великая грузинская актриса Верико Анджапаридзе). Она стучит в дом Кетеван Баратели, дочери Сандро и Нино, и спрашивает: «А эта дорога приведет к храму? – Это улица Варлама, не эта улица ведет к храму. – Тогда зачем она нужна, к чему дорога, если она не ведет к храму?».
Так сложилось, что впервые посмотрела «Покаяние» только сейчас, и как всякий, по-настоящему глубокий фильм, он вызвал во мне много разных эмоций.
Очень ощутимо пахнуло 80-ми – наивно-эгоистичной эпохой, когда многие верили, что стоит распрощаться с прошлым и больше ничего делать не надо – сама собой начнется новая счастливая жизнь.
Фильм меня пронял философичностью и остротой содержания, хорошими актерскими работами, но сказать, что понравились режиссура, операторская работа или монтаж я не могу. Последнее касается и сценария – картина очень растянута, вобрала в себя несколько с трудом совместимых жанров и в середине ощутимо провисает. Справедливости ради отмечу, что есть в сценарии потрясающие сцены (похороны или бревна, например) и потрясающие фразы («из трех четверо враги», «труп надо арестовать» и др.).
Осталось устойчивое впечатление, что этот фильм – об интеллигенции и для интеллигенции, в первую очередь. «Страшно далека она от народа», излишне самоуверенна, заносчива и высокомерна, а уж в особенности, грузинская интеллигенция. Неприятно резануло глаза минимум дважды - в первый раз, когда только что просивший гостя спеть на бис художник (потрясающе красивый рыжий сван, но это так, к слову), брезгливо бросает в спину ушедшим «комедианты», и второй раз, когда его жена топчет портрет диктатора, а еще через секунду целует ему ноги. Точно также, уже в 90-е и не в кино, а в реальности интеллигенция сдулась, так и не сумев стать «умом, честью и совестью» эпохи развивающегося капитализма.
А еще на протяжении всего фильма вспоминался Георгий Гачев и давно вычитанное у него замечание: «Одно дело, допустим, русский космос: «мать-сыра земля». Она мягка, сдобна, рассыпчата, как тело человека… Горы ж - неизменны. Идея круговорота, облегчающая существование и понимание (надежда, выход), здесь не так действует. В космосе Грузии все остается, пребывает, потому что некуда деваться: камениста почва. Остается и добро и зло, грехи. Космос совести.
Сравните равнинный народ, Россию, например. Это же космос переселения: нагрешил здесь - переехал туда, никто тебя не знает - и всё списано. Потому Достоевский мог задаться метафизическим вопросом: если бы вот ты там, на Луне, нагрешил, а живешь здесь, и никто об этом не знает, - каково б тебе было? В России это решается просто: а ничего б не было. Ну, не для всех, конечно. Но сколько мы имеем случаев: нагрешил где-то на Дальнем Востоке, а потом живет себе в Центральной России и возделывает на пенсии свой вольтеровский садик.
Равнинные народы могут быть беспамятны: рвется традиция через переселение или кочевье, напряжение греха ослабляется. В Грузии такое невозможно. Человеку некуда деться. Ему жить там же, где и грех совершил, - всему здесь и память».
И умирать ему там же, среди тех, чьи жизни он ломал и калечил. Вот потому, наверное, и не может Варлаам Аравидзе упокоится в каменистой грузинской земле, и потому, наверное, Тенгиз Абуладзе стал первым кинематографистом, кто в СССР осмелился поднять болезненную тему памяти прошлого.
Каждая из бывших советских республик сама принимала решение о том, что делать с оставшимся советским наследием. Кто-то предпочел назвать имена палачей и вершить над ними суд, не смотря на очень преклонный возраст. Кто-то предпочел славить великие свершения, лишь изредка и вскользь упоминая о том, какой ценой они были достигнуты. Как показала история, ни то, ни другое решение не является панацеей. Балтийские республики расплатились за проведенную люстрацию глубоким разломом общества на «коренных» и «русскоязычных», Россия - за то, что оставила все, как есть – глубоким комплексом неполноценности, основанном на отрицании вины, недоверии и ненависти, постоянно циркулирующих в обществе и лишенных вектора, готовых в любой момент обратиться против своих, инородцев, кого угодно.
Ошибался Абуладзе, ох, как ошибался – нет среди потомков партэлиты раскаявшихся, а уж, тем более, совершивших самоубийство. Олигархи из бывших комсомольцев есть, чекисты у власти есть, компартия есть, а вот раскаявшихся нет. И на вопрос «Вам не стыдно?» они гордо в прямом эфире отвечают «Нет, не стыдно».
Но не их в том проблема, что не стыдно. Это – проблема общества, проблема всех манкуртов, Иванов-не-помнящих-родства. Сколько центральных улиц, названных именами одних и тех же Варлаамов, до сих пор пересекают каждый российский город? Не ведущих к храму, а заканчивающихся тупиком с металлическим чудищем в кепке на постаменте? Не говоря уже о главном идоле, все еще лежащем в Мавзолее. Примет ли его когда-нибудь какая-нибудь земля? А все потому, что отказавшемуся переосмыслить прошлое старшему поколению это нравится, среднее слишком занято распиливанием и присвоением всего, что еще можно прибрать, а младшему – просто все равно.
Ведь, даже если допустить, что когда-нибудь обнародуют не только списки репрессированных, но и списки следователей и расстрельных команд, думаете, многие из нынешних россиян станут их читать? Многие интересуются своей родословной дальше воевавшего деда, да и то потому, что им можно гордиться? И здесь круг замыкается, ибо потому и не интересуются, что не хотят осмысливать, не хотят принимать на себя вину предшествующих поколений. Как заметил Гачев, не нужно это и не свойственно русской душе. «Кто виноват?» - любимый вопрос, но при условии, что он останется риторическим.
P.S. Несмотря ни на что, Абуладзе снял фильм, который нужно было снять обязательно. Для кого-то «Покаяние» - фильм, оскорбляющий высшие ценности советской эпохи, для кого-то - знамя перестройки, для кого-то - философская притча на века. Каждый выбирает сам, что увидеть в «Покаянии». Но в любом случае, спасибо создателям за его многогранность и глубину.
Уже во вступительных титрах идет сообщение о том, что «Покаяние» - это фильм, завершающий трилогию вслед за «Мольбой» и «Древом желания». В первом сталкиваются личностное и общественное, как свобода и диктатура, во втором прекрасное и искреннее вступает в неравную борьбу с коллективным невежеством и глупостью. В «Покаянии» эти темы переплетаются в один тугой клубок с осознанием времени, через которое прошла наша страна. Все три кинотворения имеют выход на вечные вопросы и проблемы борьбы Добра со Злом, с постоянным пришествием Зла в наш мир, сложности искушения жить по правилам дьявола, и об ужасе, когда Зло приходит к власти.
По сюжету «Покаяние» - судебная драма. Обвиняемая – некая Кетеван Баратели, которая трижды (!) пока ее не поймали, выкапывала труп известного общественного деятеля Варлама Аравидзе и подбрасывала его к дому его родственников (сын Варлама Авель, жена Авеля Гулико и их сын Торнике). Рассказывая историю своего детства на фоне истории города, к власти в котором пришел Варлам Аравидзе она пытается объяснить и оправдать свой поступок. Перед нами вырисовывается образ диктатора своей воли, прикрывающего стремление к единовластию видимостью служения обществу. Варлам Аравидзе уничтожает всех, кто становится у него на пути, кто не признает его волю, а также многих людей даже не причастных к деятельности политика. В роковые списки «врагов родины» попадают и родители Кетеван – художник Сандро Баратели и его жена Нино.
Первый кадр фильма – это роза. Она уже может служить неким посланием к зрителю. Еще в средние века этот цветок очень почитался за его уникальность, ведь у каждой розы свое собственное число лепестков и все они разной формы. Она символизирует многогранность экранного мира и одновременно его условность, ведь эта роза не растение, она сделана из крема для украшения торта. Торты печет Кетеван Баратели – это ее способ заработать на жизнь. И все ее кулинарные шедевры изготовляются в виде церквей с вафельными стенами и бисквитными куполами. А настоящий храм Варлам Аравидзе взорвал ее в конце 30-х, когда маленькой Кетеван было восемь лет. И теперь каждый день она строит своими собственными руками церковь за церковью, веря и надеясь на справедливость. Каждый раз, неся на подносе сладкий собор, она ощущает всю хрупкость мира перед разрушающим злом. Чувствуем это и мы, наблюдая за действиями Кетеван. Вот она украсила торт, берет поднос, несет к столу и, ставя его, чуть наклоняет – еще чуть-чуть и случится непоправимое - из идеальной формы храм в долю секунды может превратиться в кучу теста на полу. Так и в реальной жизни: церковь, которая стояла в городе с VI(!) века была уничтожена в один миг обыкновенным человеком, возомнившим себя Богом….
Тема Веры также проходит через весь фильм. С церкви начинается и знакомство Варлама с семьей Баратели. Крест в их доме становится драматургической деталью, появляясь уже в сцене самоисповеди Авеля. Да и финальный эпизод со знаменитой грузинской актрисой Верико Анджапаридзе, которая играет странствующую старушку, задающую вечный и мучительный вопрос «Что же эта за дорога, если она не ведет к храму?» И что самое главное, создатели не настаивают на конкретной религии. В фильме фигурирует православие, но противопоставляется оно не исламу или буддизму, и даже не протестантизму с католицизмом, а деспотизмом и злом отдельного человека, для которого есть только один Бог – это он сам.
Тут сразу же возникает образ Варлама Аравидзе. Фигура, послужившая почвой многим и многим спорам. Кто-то видел в нем Берию, кто-то – Сталина. Ради себя он предает все: Родину, Веру, Любовь. Режиссер очень удачно наделил Варлама театральной маской (особенно, когда он поет арию трубадура и играет в «доброго волшебника»), за которой скрывается личина Зла, которое выпрыгивает в окно, как демон на рассвете. Здесь необходимо отметить блестящую игру Автандила Махарадзе, исполнившего, по сути, три разные роли в фильме: Варлама в расцвете лет и карьеры, Варлама – сумасшедшего старика, прячущегося от людей в бункере и боящегося солнечного света, словно вампир, и, что очень важно Авеля Аравидзе, что усиливает и процесс раскаивания и процесс покаяния.
В фильме много абсурдных и гротескных сцен. Насколько они оправданы? Ну а как по-другому воспринимать время, когда за грамоты и отдельные квартиры для ищеек диктатора погибали десятки людей? Поэтому допрос Сандро Баратели происходит в каком-то зеленом саду (скорее всего это внутреннее восприятие мира художником), а следователь за белым роялем играет уже по пронотатированным клавишам. Рядом стоит Фемида, но не статуя, а живая, абсолютно ведомая девушка.
Также в фильме присутствует уникальный симбиоз символической метафорности и публицистичной документалистики. Лучше всего это можно пронаблюдать в одной из самых сильных сцен фильма – «эпизоде с бревнами». Когда Нино Баратели с дочерью прибегают на пристань, куда выгрузили бревна из ссылочных мест. На этих бревнах заключенные вырезали свои имена и место нахождения. На берегу находятся и другие матери: жены, дети – все они ищут на мертвом дереве родные буквы. К ним присоединяются и наши герои. Камера неспешно следит за ними, создавая ощущения полного присутствия. Кто-то находит желанные зарубки и разговаривает с ними как с живым человеком, обливая слезами трещину в стволе, напоминающую грустную улыбку.
Удивительно, но в фильме совсем нет декораций. Все натурные и павильонные съемки проводились в реальных местах и помещениях. Но ни один эпизод не теряет своей исторической или культурно-архетипной атмосферности. Причем атмосферность эта тонка и при наложении другой меняет оттенок.
Вот, например, мы оказываемся в квартире Баратели. Картины на стенах – плотно одна к другой, творческий полумрак, в центре прихожей рояль, в воздухе витает вдохновение…
С появлением Аравидзе все меняется – ожидание неминуемого несчастья превращает дом в клетку. Нино не может даже спать в родном уюте, так как уюта больше нет. Прикосновение Зла изменило их дом – в нем запахло одиночеством и смертью…
Не каждый год выходит такой фильм, как «Покаяние». Он читаем многогранно и неоднозначно. Он связывает историю, человека, философию жизни со всеми ее вечными вопросами, и, следовательно, является произведением искусства.
Он вышел в пору слабого периода нашего кинематографа, и является первым фильмом гласности, заявив о рождении нового советского кино. Новая этика, новая эстетика. Рождение и смерть символических форм в киноискусстве.
Правда, совсем скоро этих самых советов и не стало, но на «Покаянии» можно без лишней гордости и со всем достоинством могучей кинодержавы поставить штамп: «Сделано в СССР».
Очень мощный и прямолинейный фильм. Громкий как выстрел, отрезвляющий словно пощечина. Образы представленные в фильме я думаю многим понятны, они говорят сами за себя, узнаваемы и ясны. Хочется после просмотра говорить не об этом, а скорее об эмоциях и мыслях которые рождаются и после и во время картины. Жизнь можно загнать в жесткие рамки и сделать это может всего один человек, ну или несколько, во благо общества попирая частные интересы и жизнь. Когда из уст тирана вылетают фразы об обществе, то сразу становится понятно, что это лишь абстрактное понятие и нет для него никакого общество, а все люди материал, ходячие тела с которыми можно сделать что угодно.
Фильм наполнен такими яркими мыслями и фразами, образам и символами, что просто слепит глаза, ввергает в состояние то ли обреченности, то ли бунта, внутреннего конечно, но не менее сильного, чем бунт который устроил внук тирана.
Ведет ли наша дорога к храму, в правильном ли направлении шагает сегодняшнее общество, вот те мысли которые возникают после. Так ли все правильно сейчас, тот ли выбран путь и как понять, который верный.
Наступает время, когда приходит покаяние, катарсис, переоценка, стыд. Все герои испытали свое покаяние, зло наказано, но только по средством жертвы, один отдал свою жизнь, другой «поднял руку» на отца. Даже тираны иногда испытывают покаяние и боятся солнца, потому что оно освещает всю кровь пролитую и запекшуюся на руках. Красивый фильм о страшном, но с покаянием в конце, он задает вектор движения, все просто, надо лишь выбирать путь к храму.
После просмотра фильма 'Мольба' Тенгиза Абуладзе мне он показался невероятно далекой вершиной в кинематографе, до которой мало фильмов 'допрыгивает 'и режиссер уж точно не 'прыгнет' выше. Но как же я ошибался...
Этот фильм представляет собой небольшой отрезок жизни семьи Барателли. Они живут в трудное время - на пост главы города пришел настоящий тиран - Варлам Аравидзе, который не терпит критики в свой адрес, не ценит культурные и духовные ценности, а выше ниж ставит интересы науки и 'общества'. Он придерживается мнения большинства, даже если оно идет не во благо стране. И в этой картине мы видим, на примере лишь одной семьи, какие тяжелые и странные это были времена...
Не трудно догадаться, с кого срисован образ Варлама. Однако, кроме явных ассоциаций со Сталиным (в речах, в манере поведения, в мышлении и т.п.), внешне этот человек скорее похож на Берию, а во время выступлений так вылитый Гитлер. И имя Варлам вряд ли случайно похоже на Библейского Варлаама, что означает 'губитель народа'. И семья, которая многого натерпелась от Варлама - это тоже собирательный образ, так сказать, мозаика, склеенная из многих семей. А если посмотреть фильм и подумать, что мы видим страдания всего лишь одной семьи, то сложно себе представить, что пережили люди в то время.
Как обычно в фильмах Абуладзе, здесь невероятное множество картин, статуй, красивой музыки, песен, стихов, невероятных образов и т.п. В общем, над оформлением картины Абуладзе постарался на славу.
Хотя, вроде бы, начинается фильм довольно весело, в духе классических грузинских комедий, пускай и с черным юмором, но все равно, никак нельзя было подумать, что после такого комедийного начала картина превратиться в тяжелейшую драму.
Хотя, нельзя забывать, что Абуладзе снимает отнюдь не простое кино. не надо удивляться, когда вы увидите как рядом с автомобилем идет рыцарь в доспехах средних веков. Так ладно бы, если бы это было один раз, но эти рыцари, стоящие возле высших научных достижений человечества есть на протяжении всего фильма и это явно что-то значит - может человек стоит на месте, а наука идет вперед, или просто Абуладзе не хотел показывать фильм в каком то одном времени - для меня это осталось загадкой.
Сцена на лесопилке - самая тяжелая и шедевральная, которую я когда-либо видел. Дерево приходит из Сибири, где находятся ссыльные и заключенные. Они оставляют на срезе деревьев свои имена, словно хотят сказать этим: 'Я жив!'. Десятки женщин и детей осматривают все срезы деревьев, пытаясь найти на них имя своего мужа, отца, сына... Кто-то находит и радуется, кто-то не находит и плачет, а некоторые дети пытаются найти хоть пару букв в опилках уже переработанных деревьев, и эти опилки символизируют, что люди просто превращаются в щепки... В общем, очень многозначительная и образная сцена. И таких сцен, пускай и не столько шедевральных, но не менее тяжелых десятки по всему фильму - церковь-лаборатория для научных исследований; слепое правосудие, подчиняющееся режиму диктатуры; исповедь друга художника; художник, подвешенный и мучающийся под 'Оду радости', выкапывание человека из могилы и выброс его со скалы... И после каждой тяжелой сцены, камеру крупным планом наводят на лицо Варлама, на котором покоится дьявольская, зловещая улыбка.
Но, ничего в этом мире не сходит с рук и за грехи Варлама приходится каяться и мучиться его детям и внукам. И в честь Варлама назовут улицу, которая единственная не сможет людей вывести к Храму Господнему...
Однако, фильм не представляет собой ярко выраженную критику Сталина и его поступков. Приводятся десятки фактов, которые оправдывают его поступки, но вот факты ли, или просто попытки потомков Варалма оправдать его, остается загадкой.
Финал фильма говорит о том, что о покаянии диктаторов и их наследников можно только мечтать.
В общем - величественный фильм, который смотреть безумно тяжело, но это того стоит.
Фильм «Покаяние», снятый за три года до начала «перестройки» и «гласности» (и все эти три года находившийся «на полке»), можно назвать одним из самых пронзительных и гуманистических произведений советского кино. Творение Тенгиза Абуладзе великолепно, с необычайной эмоциональной силой, показывает нам трагедию миллионов людей, ставших — в той или иной степени — жертвами одного из самых бесчеловечных тоталитарных режимов в истории. Но было бы ошибочно сводить смысл фильма лишь к демонстрации ужасов тоталитаризма, режиссёр явно пытался осмыслить не только судьбы тех, кто не пережил лихие годы тирании, но и тех, кто остался жить после смерти тирана, тех, кто несмотря на спокойное, «сытное» время, рано или поздно столкнётся с тяжёлым наследием прошлого.
История, показанная в «Покаянии», не указывает прямо на СССР 1930-х годов: пусть персонажи фильма говорят по-грузински и носят грузинские имена, но при этом диктатор Варлам Аравидзе косплеит известного австрийского художника, а уж его суровая госбезопасность, облачённая в рыцарские латы и рассекающая на лошадях, равно как и импровизированная сцена то ли допроса, то ли суда с ожившей «Фемидой», соблазняемой приближённым тирана, и вовсе отдают какими-то средневековыми мистериями. Но вряд ли дело было в «эзоповом языке» — уж слишком прозрачны намёки на сталинизм, показанные в кинокартине, вроде бериевского пенсне диктатора или взрываемых церквей. Скорее, отходя от сугубого документализма, режиссёр подаёт события в форме фантасмагорической притчи, насыщенной множеством символов: тот же Аравидзе выглядит не просто аллюзией на Сталина и даже не столько собирательным образом тоталитарного диктатора, сколько дьяволом, «отцом лжи» и Великим Инквизитором в одном лице, возводящим на Земле свой собственный ад.
Что по настоящему пронзает до глубины души в «Покаянии», так это показанная нам жизнь при режиме тирана. Во время просмотра буквально чувствуешь весь тот страх, в котором жили люди во времена диктатуры, как они боялись за себя и своих близких, дрожали за тех, кто попал в тиски режима, и, в отличие от всевозможных «тоталитарных антиутопий», снятых современными киноделами, от происходящего на экране невозможно абстрагироваться, оно заставляет переживать боль и страдания героев почти как собственную боль. И чтобы передать эту боль, не обязательно непосредственно показывать пытки и расстрелы: щемящая сцена с брёвнами, на срезах которых осуждённые вырезали свои имена, словно знак близким людям о том, что они ещё живы, и их близкие, идущие по грязи и отчаянно ищущие эту «последнюю весточку», куда более красноречива.
Но тиран умирает и наступает тягучая эпоха застоя. Невестка забрасывает портрет «товарища Варлама» в пыльный угол с молчаливого согласия родного сына, чтобы предаться плотским утехам. Но прошлое всё равно напомнит о себе, и совсем не потому, что дети остались не только у палачей, но и у жертв. Годы паранойи, доносительства и раболепия оставили неизгладимый отпечаток на душе народа, равно как и безжалостное уничтожение людей, интеллигентных в хорошем смысле этого слова. И не зря в фильме звучат слова о «дороге, которая не ведёт к храму» — можно вновь отстроить храмы, но есть ли шанс вернуть то, что было уничтожено за годы тоталитарного мракобесия? Возродить подлинную духовность, уважение к своей истории и народу, к себе и ближнем своему?
Вердикт — сжимающее сердце произведение с глубокой моральной составляющей, необыкновенным эмоциональным воздействием и приятным аудио- и видеорядом. Однозначный шедевр, заслуживающий самой высокой оценки.
Очень странно, что к фильму не оставлено ни одного комментария.
На фоне фантасмагории показано истинное лицо деспотизма и 'глухого' террора власти. В годы выхода в прокат (?1985-86) он был поднят 'на знамена' перестройки, но тем не менее этот фильм оказался непросто идеологическим слепком эпохи, а изысканным произведением и целым событием в кинематографии.
Посмотрел фильм впервые только в 2011 г. по каналу «Культура». Знаю, разумеется, об обстоятельствах его выхода в СССР, влиянии на общественную жизнь, тех сложностей, которые испытали как с созданием фильма, так и с его выпуском на экран – все это в сторону и по существу.
Со времен 'Покаяния' вышло много более жестких фильмов на схожую тему, так что смотреть его было совсем не тяжело, а весьма занимательно.
На мой взгляд, при больших художественных достоинствах фильма в нем имеется существенная нестыковка: сюрреалистическая фарсовая комедия о постсталинизме на примере грузинской семьи неорганично сочетается с драмой-притчей о гибели Сандро и его семье. Два фильма объединены в одном, при том, что фарсовое смеховое начало в истории о семье сына Валаама, которого раскапывает дочь одной из жертв неуместно в части фильма про Сандро и Михаила и проч. Собственно, смесь сатиры и сюрреализма в истории про фашизм была уже продемонстрирована Вертмюллер в «Паскуалино» - ну как смеяться, если в сатиру на «маленького человека», плута и прохиндея включены сцены, когда человек в дерьме тонет или в концлагере расстреливают.
Сама по себе «современная» часть фильма превосходна – чувствуется, что автор смотрел и Бунюэля и Сауру и еще кое-кого: судья с кубиком Рубика, ленивые службисты, даже голые сиськи жены персонажа – все работает на общую идею. Неосталинизм в дряхлеющем бездуховном позднесоветском грузинском обществе высмеян изобретательно. Все как один в отзывах о 'Покаянии' редуцируют карнавальное, освобождающее начало фильма, смешного в котором, право, больше.
Часть истории про Сандро – со знаменитой сценой с бревнами, встречей с Михаилом у рояля – трагическая, выполненная в притчевой манере, не согласующейся с фарсовой частью «Покаяния». Из этой части вылез и финал со старушкой и ее фразой относительно дороги к храму – опять–таки неуместная патетика в жанре фарса. Это как если бы в финале «Большой жратвы» подошла старушка и объяснила бы зрителям, что мужики работать не хотят, или у них нет будущего – вот они и обжираются до смерти (или – на манер лисички из «Антихриста»: «Будущее – это женщина»).
Сцены похорон, явления Валаама в дом Сандро, выступления с речью Валаама под водой, исповеди сына Валаама (с рыбой) – совершенно гениальны и дают представление о том, каким шедевром мог бы стать фильм, будь Абуладзе точнее с организацией материала.
Можно наложить арест на произведение искусства, но нельзя уничтожить искусство. Можно попытаться уничтожить интеллигенцию, но нельзя извести интеллигентность, тягу к прекрасному, справедливости, истине…
Художественная лента «Покаяние» служит подтверждением магической силы Искусства, которое, коснувшись одного из самых мрачных эпизодов в истории человечества, традиционно бывшем предметом анализа историков, политологов, социологов и психологов, может и без всяких цифр потрясти зрителя.
Да и причем тут цифры, когда преступления против собственного народа, уничтожение одного лишь «индивида» пусть даже во имя будущего (сомнительного будущего) Родины, во все времена считалось величайшим грехом, карающимся страшным проклятием – запретом предавать земле.
Каким бы выдающимся ни был деятель при жизни, если «уважение» к нему покоится на страхе, он после смерти – ничто, его перестают помнить сразу, как только умоют руки после похорон. Малейшее напоминание о нем, скажем, портрет, ревниво и сладострастно поглядывающий на супружеское ложе сына, безжалостно забрасывается за шкаф в самое пыленедосягаемое место легким движение полуобнаженной руки символически одетой невестки, без ложного ханжества спешащей к мужу с тем, чтобы, разделив постель, облегчить его горе.
Смерть обожествляемого тирана всегда желанна. Наверно, поэтому один из соболезнующих, забыв о долге и траурном этикете: «Всего я ожидал от Варлама, но только не этого. Я не поверил и никогда этому не поверю!» И, как бы не желая разочаровываться в собственном неверии, проходит мимо гроба, даже не взглянув на его содержимое.
Другой, напротив, принося соболезнования с соблюдением всех приличий, почти незаметно (очень интеллигентно!) кладет в карман сыну усопшего конверт приятной пухлости со «вспомоществованием», в котором тот вряд ли нуждается.
Третий льстиво интересуется, почему покойного не хоронят в Пантеоне.
«Предводитель» интеллигенции позволяет себе появляться в обществе и даже возле гроба в жилетке. Читая эпитафию, явно написанную референтом, он не в силах оторвать глаза от бумажки, но, тем не менее, коверкает текст и не замечает всем известную цитату…
В данной картине важно было показать не только цель, но и результат варварской акции 37-го года, возможно, непредусмотренным следствием которой явилось не просто вырождение интеллигенции, но трансформация народа в население, поскольку уничтожение людей по сути своей и есть деперсонификация общества.
Но продолжения такому обществу, по замыслу авторов, похоже, не будет. У Кетеван нет детей, а сын Авеля со свойственным юноше максимализмом обрывает «линию» Аравидзе. Между прочим, и самоубийство считалось большим грехом, и христианская церковь, предусмотрительно упраздненная дедом (Варламом) – установителем «нового порядка», внешности которого придано много общего с известным штурмовиком из мюнхенских погребов, запрещала их хоронить.
Кажется, у Фейхтвангера: «Нужно уметь превращаться то в бога, то в свинью, но в обоих случаях оставаться очаровательным». Варлам вежлив, обходителен с дамой, разбирается в искусстве, да так, что лучшие произведения репрессированных художников реквизирует для своего кабинета. Он обладает сильным голосом, хорошими вокальными данными, прекрасными ораторскими способностями. Каждый взмах руки, сопровождающий его программную речь, вкупе с формой усов напоминает что-то зловещее, без лишних слов красноречиво призывающее в поход против людей: Nach menschen! Вот только пенсне… . Это знакомое бликующее на солнце пенсне.
Этот бездонный источник словоизлияния, которым цена с мыльные пузыри, синхронно с речью производимые ребенком с балкона на головы ни в чем не повинных добропорядочных граждан, бессмысленно останавливать, как невозможно заткнуть фонтан бьющей под напором воды, ну, разве что броситься на него как на дзот, прикрыв своей грудью. Не к этому ли призывает речь новоиспеченного лидера: не умением, так числом. Поди жалко, вон нас сколько, на всех и дзотов-то не хватит.
Дочь известного художника становится преуспевающей кухаркой: она создаёт талантливые «произведения искусства» в виде тортов на «общественных» началах: в неравном альянсе с каким-то чудаковатым сластёной, восседающим дома в рабочее время в странно знакомом френче настораживающего покроя, смехотворно оберегающем кровью запятнанную суть революционного пуританизма.
Вынос тела производится, как известно, строго по неписаным правилам: три поворота на 3600 вокруг вертикальной оси, проходящей через геометрический центр гроба, приходящийся где-то ближе к области пупка покойника; затем – поступательное движение к дверям, обязательное троекратное постукивание «ногами» (не «головой») о дверь (сим-сим, откройся!) и – путь в рай открыт. Только вот не всегда эту дверь удается отыскать. И носятся тогда безуспешно четверо самых близких и дорогих с телом Варламовым в дубовом гробу по замкнутому пространству в поисках выхода…
Не так хоронил свои жертвы Варлам. Охранка изощрялась в пытках, и было в этом «творчестве» и его «муках» что-то от экстаза первобытного человека, какое-то оргазматическое наслаждение - не в честь богов плодородия или в ознаменование зачатия и созидания (вот парадокс!) – по поводу уничтожения, уничтожения людей во имя какой-то сумасбродной (если хотите, «безумной») идеи, которую потомки ни оценить, ни понять не в силах, но, странное дело, пытаются оправдать факт геноцида («Такое было время, видимо, так надо было»!).
«Ни одно существо не предназначено для счастья, но живое, поскольку оно живет, предназначено к жизни» (Л.Фейербах).
Варлам нарушил эту заповедь и вырыт из земли собственным сыном.
Каинова тень пала на Авеля. Жуткие, непередаваемые стенания и проклятия вырываются у обезумевшего отца (и сына), единого в двух лицах, но лишенного проницательности Святого духа. И Он был когда-то выкорчеван из сознания людей во имя Истины, но не был трансплантирован в их души во имя Добра.
Прозрел Авель и обрел Истину эту, но слишком дорогой ценой.
«Если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины… вся истина не стоит такой цены» (Ф.Достоевский).
Дорого заплатит и всё «аравидзевское» общество за прозрение. Между прочим, «аравидзе» в переводе означает «никчемный»! При желании к «прозрению» можно отнести и смену приоритетов в таком печальном ритуале, как предание земле: Варлама она не принимает, а самоубийцу приняла. (Символично, хотя и прискорбно, но с этим фильмом связана реальная гибель молодого человека, не прошедшего пробы на роль сына Авеля, погибающего в фильме…)
Означает ли протест мальчика скептицизм авторов фильма в отношении возрождения интеллигенции?
Но если такие картины «зажигают», значит, она ещё существует, живет и, хотелось бы надеяться, будет иметь достойное продолжение.
Надежда никогда не покидала людей. Не покидала тех, превращенных в «щепки» и посылавших «на авось» весточки своим родным на брёвнах; не покидала этих, временно уцелевших, чуть свет бежавших искать на этих бревнах следы… Среди бесконечных штабелей миллионов поваленных жизней…
В появлении этого фильма много загадок. Считается, он завершает трилогию, но обычные зрители часто ставят рядом с «Покаянием» фильм 1963 года «Я, бабушка, Илико и Илларион», который никак в трилогию («Мольба» — «Древо желания» — «Покаяние»), вроде бы, не входит.
Не будет преувеличением сказать, что психологическая драма Тенгиза Абуладзе, снятая в 1984 году, летом второго перестроечного года взорвала зрителю мозг, как бомба. Сейчас с доказательствами в сетях много учёных, объясняющих распад Союза комплексом причин, среди которых указывают и распад доверия, даже веры в справедливость уклада.
И ещё обращают внимание на особого рода деятельность горбачёвской команды, фрагментировавшей общество и сделавшей серией манипуляций его бессильным, не способным сопротивляться прихватизаторам. Получается, Абуладзе — соучастник?
Однако теории заговора лучше отложить, если хотим понять, про что кино. А оно про негодяя, получившего в руки власть карать и миловать, про обстановку, в которой негодяя государственной волей сделали героем, а после смерти потомки его жертв принялись выкидывать его труп из могилы, чтобы люди опомнились и распознали в негодяе негодяя...
Эпизоды подлой жизни чередуются с процессом прозрения в обществе. Возможно, зрители фильм «Я, бабушка, Илико и Илларион» связывают с «Покаянием» из-за авторских повторов, например, замирания групп персонажей в кадре и специфических крупных планов, но это спорно.
А не оспорить факт, что ревизия идеалов с участием «Покаяния» проходила на нерве и с перекосами, о чём в те годы были сердитые дискуссии в литературных журналах и газетах.
Считать, что фильм три года ждал премьеры, чтобы более эффективно поразить советских граждан прямо в душу, тоже спорно, но и не задумываться об этом сложно, если вообще есть желание подумать.
Однако фильм влиял, получал награды и стал вехой. Манипулятивной вехой? С дистанции виднее. Не так ли?
