В Аргентине этот фильм признан чуть ли не величайшим шедевром, однако за пределами страны известен не многим. Что не мешает The Village Voices ставить его вровень с такой классикой, как «Четыреста ударов» – тоже дебютом и на схожую тему. Влияние Трюффо бесспорно, вспомнить хотя бы сцену побега: знаменитая пробежка Дуанеля у Фавио цитируется почти дословно.

Молодому режиссеру часто бывает трудно удержаться от заимствований. Правда, называем мы это по-разному, в зависимости от обстоятельств: когда цитированием, когда плагиатом. Однако в данном случае речь идет не столько о кинематографическом, сколько о биографическом сходстве. У Фавио тоже было трудное детство, только жестче: после интерната – тюрьма. Именно поэтому его мироощущение, гораздо мрачнее, и ближе скорее к «Забытым» Бунюэля.

Для Латинской Америки беспризорники – больная тема. Поколениями авторов составлена целая летопись брошенного детства, от «Капитанов песка» до «Города бога». – Конечно не без учета мирового опыта. Ведь сама фактура так и тянется к эстетике неореализма. – Заключительные аккорды «Одинокого мальчика», полные любви и отчаяния, словно парафраз трагической развязки «Шуша» Витторио Де Сики.

Фавио не первый автор, чей талант расцвел в тени больших мастеров. Но аргентинские трущобы не бенгальские джунгли – «национальный колорит», как у Сатьяджита Рая, здесь не работает. Кино Аргентины, в отличие от литературы, не выработало собственный узнаваемый почерк; его имена – Торре Нильссон, Айала – не стали брендами, как Борхес, Биой Касарес или Кортасар; что, впрочем, не снижает ценности их работ.

«Одинокий мальчик», цепляющий своей безжалостной наготой, тому подтверждение. Сшитый крупным стежком из трех набросков: побег из тюрьмы, случай на реке, история с лошадью, – он вырастает во вселенскую картину несвободы, тотального насилия, которыми заражено общество и каждая человеческая душа. Сюжет, словно по ступенькам, нисходит от формального зла (колония, политические репрессии), к метафизическому: сияющее утро оборачивается адом, детскую мечту заковывают в наручники.

Некоторые произведения дожидаются признания сотни лет. В отличие от азиатского, латиноамериканский бум в кино еще не настал. Ретроспективно мы открыли Одзу и переоценили множество лент – «Головокружение», «Мунфлит»; но Фавио с его «Мальчиком» пока еще дожидаются своего часа. Благо время терпит – и в пантеоне места хватит всем.

Аргентинские власти более четверти века гноили этот фильм, не допуская к нему интересующегося зрителя. Жаждущих ознакомиться с исторической зарисовкой национального масштаба было немного – мало, кто знал о существовании этой работы Леонардо Фавио.

Осмотрительность начальства, как водится, заботилась не о нравственности или защите нестойкой психики своего народа, а прикрывала бреши в пропагандистской стратегии исторического обмана, скрывавшего правду о катастрофической ситуации в стране в эпоху перманентно сменявших друг друга военных режимов.

Для недоростка Полина аргентинская тюрьма народов – это детская колония с угрюмыми надзирателями и жестокими побоями, гнет безысходной тоски и надежда, которая проникает сквозь серые стены цветными картинками иллюстрированных журналов, будоражащих воображение изображениями улыбающихся красоток и благополучных людей.

Возникшее влечение подталкивает мальчика к побегу, в надежде добраться до родных мест и обрести там счастье и успокоение души. Детский бред. Наивное незнание, подогретое усталостью от пережитых мук. Обычный, непонятный взрослому самообман мечтаний. Но детям – простительно.

Вырвавшемуся на волю Полину, поначалу, свобода затмевает все прочие ощущения, разливаясь по жилам счастьем независимости и радостью новых знакомств, оборачивающихся в итоге очередными столкновениями с несправедливостью.

В неподдельно искреннем образе Диего Пуэнте представляет Полина во всех противоречиях его отнюдь не ангельского характера, в чем-то испорченного, где-то подверженного влиянию – настоящее дитя улиц, не безобидное, но все ещё непорочное.

Выведя Полина за тюремные стены, режиссер заговорил о жизни вообще, быть может, даже и не предполагая, насколько резонансным окажется его специфический взгляд, цепляющийся за грязь и боль, которые вместо погони, гонятся и догоняют маленького беглеца.

А догоняют они его у самого порога дома, где он рассчитывал найти спасение и покой, чтобы быть кому-то нужным и заботиться о других, жить в дружной семье, с добрыми родителями и честными друзьями.

Нет, шокирующая реальность не идет ни в какое сравнение с иллюзиями и мечтами ребенка. Нищета и озлобленность ужасает опешившего подростка. Голод и боль. И больше ничего. Не нужный никому – ни тетке, ни отцу, ни матери.

Шок в том, что манившая светом свободная жизнь оказалась страшнее гнета тюремных застенков, страна оказалась тюрьмой, и это стало правдой, которую фильм Леонардо Фавио нес внутри своего совсем простого сюжета, правдой, которую стало можно признать лишь спустя много лет, но которая была в этом фильме уже тогда, как признак настоящего, честного искусства.