«Чёрный лебедь»: Интервью с Натали Портман

Я танцевала, когда была девочкой, до 12 лет. И, наверное, я идеализировала балет, как и многие другие девочки в этом возрасте. Это прекрасный мир, где можно выразить себя без слов, только движением в танце. Мне всегда хотелось сделать фильм, так или иначе связанный с миром танца. И когда у Даррена появилась эта великолепная идея сделать фильм, не только имеющий отношение к миру танца, но и с героиней действительно сложной и противоречивой, даже с двумя героинями, такую возможность нельзя было упустить, особенно с Дарреном — режиссером, для которого я могу сделать все что угодно.

Первое, что я ела по окончании работы, — спагетти на завтрак, обед и ужин. (Смеется.)

Я была не одна в этом сложнейшем процессе формирования характера моей героини, меня поддерживали, подталкивали и держали в форме мои учителя, инструкторы, хореографы и, конечно же, в самую первую очередь Даррен Аронофски. Я начала занятия с преподавателем балета где-то за год до начала съемок фильма. Со мной занималась Мэри Хелен Бауэрс. Она начала практически с самых основ, занимаясь со мной по два часа в день шесть месяцев, готовя меня к нагрузкам постепенно, чтобы я набрала силу и гибкость и ничего не повредила в процессе дальнейшей работы. Затем мы стали заниматься по пять часов в день, добавили плавание. Я проплывала милю в день, чтобы собраться, и потом занималась у станка три часа. Где-то за два месяца до занятий с хореографом, я проводила с Мэри Хелен по восемь часов в день. Все это связано со строгой дисциплиной и очень мне помогло прочувствовать эмоциональную сторону моей героини. Подчиняясь такой строгой физической дисциплине, ты приближаешься к пониманию характера человека, ведущего почти монашеский образ жизни с единственной задачей — быть физически готовой к работе, требующей полной отдачи сил. Ее жизнь — сплошная физическая нагрузка. Жизнь балерины очень скудна: она не пьет, не бывает нигде с друзьями, практически не ест ничего из того, что нормальный человек может себе позволить. Ее тело подвергается постоянной пытке предельной болью: в пальцах ног, ступне, руках — везде… И ты начинаешь понимать эту самоотверженность и своего рода самобичевание, которым подвергают себя танцоры балета.

Хореография была разделена на две части — одна для белого лебедя, другая — для черного. У меня была потрясающий хореограф — Джорджина Паркинсон, которая, к огромному сожалению, умерла буквально за две недели до начала съемок. Она была основным инструктором для работы с Одеттой и Одиллией и работала со мной над мельчайшими деталями — движением глаз, кончиков пальцев, всей спецификой балетного актерского мастерства, включая каждый, даже самый маленький жест. Над всем, что различает одну героиню с другой.

Даррен придумал такую замечательную вещь для нас. Он предложил Барбаре писать мне письма от лица ее героини. И первое время на площадке он приносил мне эти письма в самые важные дни, для сложных сцен с Барбарой, чтобы я могла почувствовать мою мать. Барбара писала изумительные письма, которые давали мне представление об истории матери и дочери, о том, что их объединяло, их взаимосвязь, их любовь, особенно любовь Эрики к дочери. Это была потрясающая идея. Это Даррен, он потрясающий человек, умница.

Этот фильм оказался тем самым случаем, когда я могла применить на практике то, чему училась в Гарварде (смеется), что случается очень и очень редко. Несомненно, у Нины был невроз навязчивых, маниакальных состояний. Булимия, ведущая к анорексии, — разумеется, формы невроза, расчесывание участков кожи... Балет предрасположен к этому неврозу, это связано с его ритуальностью, как например, завязыванием балетных туфель каждый день, подготовка новых башмачков для каждого спектакля. Это процесс и даже почти религиозный ритуал. Это почти то же самое в природе своей, что и перебирание четок католиками. И присутствие в их мире богоподобного человека — балетмейстера, режиссера спектакля… Все это характеризует балет как искусство, требующее абсолютной преданности и почти религиозной ритуальности. И актеры вполне могут найти в этом много общего со своей жизнью. Работая над ролью в фильме, ты полностью отдаешь себя в распоряжение режиссера, который становится для тебя всем, ты отдаешь ему весь свой талант, помогая воплотить в жизнь его видение. Словом, мой профессиональный диагноз (смеется) — религиозная, навязчивая, маниакальная преданность.

Не знаю. По-моему, ее назвали Нина, потому что это имя подразумевает как бы маленькую девочку...

Если говорить о том, как выходить из образа, обычно это происходит практически сразу после того, как закончилась сцена, я становлюсь самой собой. Я не принадлежу к числу тех актеров, которые предпочитают оставаться в образе во время всего процесса работы. Конечно, это требует определенной дисциплины. Особенно для этой роли оставаться в образе в процессе съемок было намного труднее, чем это было прежде, на других картинах. Но в целом я все-таки предпочитаю возвращаться к своей обычной жизни и собственной индивидуальности. Что же касается балансирования, то, наверное, меня следует охарактеризовать скорее послушным человеком, чем перфекционистом. Я люблю дисциплину и могу подчиняться при необходимости. Наверное, именно этим можно объяснить нашу с Дарреном почти телепатическую связь во время работы над фильмом. Он был дисциплинирован и сфокусирован на работе так же, как старалась и я. Нет, я не стремлюсь к совершенству, но я подчиняюсь дисциплине. (Смеется.) Я думаю, что необходимо работать с максимальной отдачей, но при этом быть также максимально мягким и добрым с теми, кто находится рядом, не причиняя им вреда. И это ежедневная цель во время работы — оставаться сфокусированной на задаче, поставленной перед тобой.

(Смеется долго и с удовольствием.) Я вообще люблю туфли на плоской подошве, без каблука. А вот то, что мне не надо было больше надевать пуанты, принесло радость и облегчение. Пуанты — это орудие пытки, но балерины к этому привычны, в отличие от меня. Это оказался интересный практический опыт подчинения новым условиям работы, но ощущения, которые дают пуанты человеку постороннему, однозначно сродни средневековой пытке.

Когда ты работаешь над фильмом, в который вкладываешь всю душу, как все мы в работе над «Чёрным лебедем», главное, на что ты надеешься, — это положительная реакция зрителя на него. И если наш фильм затронул зрителей, вызвал какие-то чувства и эмоции, увлек, развлек, стимулировал мысль и волновал, то нам это чрезвычайно лестно. И это большая честь, очень большая честь.