«127 часов»: Интервью с Дэнни Бойлом

Да, это верно. Я встретился с ним еще в 2006 году, и мы сначала собирались сделать документальную картину, своего рода документальную драму, где он бы сам вел рассказ в жанре интервью, которое будет прерываться иллюстративным материалом. Я понимал его желание, он к тому времени только что закончил книгу и собирался начать серию публичных выступлений с рассказом о своей истории, ее уроках, побуждая слушателей поверить в свои силы, не сдаваться в трудных ситуациях и так далее. В этой ситуации у него был бы полный контроль над рассказом. Ему было трудно решиться отдать историю в чужие руки, тем более что я не собирался идти на компромисс с моим видением ее. И я сказал ему, что в данном случае мой принцип — все или ничего. Я сказал ему: «Я думаю, ты должен отдать историю и дать нам возможность рассказать свою версию, и я тебе обещаю абсолютное уважение к ней и наше желание показать ее без серьезных изменений и каких-либо ущемлений ее сути». Но я сразу сказал, что мы будем экспериментировать с ней творчески, мы хотим показать зрителю нашу версию того, что он пережил. Моя идея заключалась в том, что он проживет эту историю заново через актера, объединится с актером и не отдалится от нее, чтобы иметь возможность взглянуть на нее издалека. Мой довод заключался в том, что это был единственно возможный путь вообще рассказать такую историю, описать ее честно и принять то, что случится в конце. Дело в том, что если не в фильме ужасов, то в любом другом контексте увидеть подобную сцену просто невозможно. И если уж ты собираешься быть честным до конца, то должен представлять себе, что все это у него, Арона, заняло 40 минут. Там была боль, к которой большинство из нас даже близко не прикоснутся в течение всей жизни. Тебе нужно показать это. Но та сцена была не кульминацией, завершением чего-то. Это было странствие, путешествие, случившееся на его пути, из которого он выходит. В этом-то и эйфория, дающая тебе конец фильма. Это жизнь, которую он получает обратно.
Но мы ни о чем не договорились тогда, решили, что встретимся снова в другой раз. И, к счастью для меня (смеется), «Миллионер из трущоб» оказался хитом. Наверное, этот факт убедил Арона, что мы приличные кинематографисты. Успех был признаком того, что фильм о нем может быть замечен, историю узнают миллионы. Кроме того, мне думается, что за время, прошедшее с нашей первой встречи, Арон и сам изменился, повзрослел и был готов к тому, чтобы передать свою историю в надежные руки. (Смеется.)

Я уверен, что нелегко, но подозреваю, что в дело вмешалась женщина, как это и бывает обычно. (Смеется.) Он встретил Джессику, которая стала его женой. Я думаю, что она и завершила его странствие к себе самому. По-моему, он к тому моменту все еще находился в пути. В фильме мы предполагаем, что путешествие его завершается, потому что у нас был ретроспективный взгляд на его жизнь, но в тот момент, когда мы обсуждали возможность такого фильма, он еще не знал, чем это все кончится. Мне думается, что именно Джессика поставила точку в этой истории, начав с ним другую жизнь, и именно она убедила его довериться нам.

Это одна из тех историй, которые оседают у тебя в сознании и не дают покоя. Ты не можешь не сравнить себя с тем человеком. Что бы сделал я? Смог бы я так же? Я не думал о фильме по этой истории, но я думал о том, что каждый из нас сделал бы. И я уверен, что мы все, большинство из нас сделали бы то же самое.

Я бы точно сделал то же самое.

Нет, ты бы сделала то же самое, я по глазам вижу. Ты не из тех, кто легко сдается. (Смеется.) Если бы у тебя не было ножа, ты бы отгрызла руку. Ты же знаешь, что животные часто так поступают. А в нас силен животный инстинкт выживания. Ты забудешь все, чему тебя учили, все манеры, все те небольшие вещи, которые делают из нас человека, ты бы пила собственную мочу, если бы дошло до этого дело, чтобы выжить. Это экстрим, конечно, я понимаю, но я считаю, что именно в этом заложен очень позитивный момент, мы все объединены этим первобытным инстинктом. Но это то, что чаще всего выражается в индивидуальных историях, хотя это глубоко и надежно связано с генетическим фондом человечества в целом и спрятано в каждом из нас.

О да, и очень ясно. Это было очень легко, кстати, так как в книге он чередует главы, где он в каньоне, с главами, перебивающими их, рассказывающими о его жизни. Эти главы были значительно длинней тех, что описывали его пребывание в каньоне, в западне. Ближе к концу появились главы, где он начал рассказывать о том, как люди начали его искать. Вот в этих главах я вообще не был заинтересован. Даже чтение их меня ужасно раздражало, мне не терпелось вернуться обратно в каньон. И тогда я подумал, что если у меня появляется непреодолимое желание вернуться собственно к рассказу об Ароне, то и у зрителей будет то же самое желание, если, конечно, мы найдем подходящего актера и напишем приличный сценарий. (Смеется.) Это не будет скучно или занудно, как многие считали поначалу, думая о фильме с одним героем. Это будет захватывающе.

(Перебивая) Разумеется, был, никто не спорит. Но мы подумали, что вместо того, чтобы пойти на компромисс с монотонностью окружения, в котором оказался Арон, вместо того, чтобы извиняться за это, как делал он сам в своей книге, разбавляя ее главами с описанием других мест, мы решили увеличить это окружение, показать ближе и жестче границы того пространства, где он находился, мы приблизили его к зрителю максимально. Мы приблизили зрителя к герою, и все упиралось в то, чтобы найти такого актера, который мог бы взять зрителя с собой в это жуткое путешествие. И я думал, если мы берем зрителя с собой в такое путешествие, приближаем его ко всему, что окружает героя, то тогда у него не будет выбора в том, как примириться с тем, что испытывает наш герой. Это не так, как в «Пиле» или других подобных этому фильмах, где зритель все-таки отстранен от происходящего на экране, для него есть невидимый барьер нереальности происходящего и знания этого. Будь то интерьеры или ландшафты, люди могут встать и уйти, сказав, что с них довольно. В нашем фильме сделать это непросто. Ты настолько привлечен, втянут в условия, в которых находится герой, что ты почти чувствуешь его жажду, его страх, его браваду — все, что чувствует он, потому что это прямо перед твоими глазами. Люди могут упасть в обморок, и было несколько таких случаев, но в большинстве своем все высиживали фильм до конца. Я не видел ни одного человека, вышедшего из зала из-за невозможности переносить происходящее перед ним.

(Смеясь) Я тоже видел подобное. И я был счастлив, что люди не сдерживали эмоции: да, он это сделал! Но мне досадно слышать, когда говорят только о сцене освобождения Арона. Досадно, что фильм становится известен только из-за этого, хотя суть совсем не в этом. Хотелось бы, чтобы зрители отметили, что этот парень провел их через тяжелейший момент в его жизни, и они прошли вместе с ним через все испытания, через освобождение, но и это еще не все. Мне бы хотелось, чтобы, выйдя с ним из каньона, на другую сторону его жизни, они увидели бы ту семью, спокойно проходящую мимо, наслаждающуюся прогулкой, чтобы зрители услышали, как он скажет им: «Мне нужна помощь». Он признал этот факт. Парень, считавший себя неуязвимым, классным, сильным в момент входа в каньон, никогда не думавший особо ни о ком и не нуждавшийся ни в ком, говорит этой троице, самым обычным людям, что он в них нуждается, без них он не смог бы выйти оттуда живым. Я сам был в этом каньоне и поднимался наверх из него. Это очень непростое место даже для здорового человека. Без помощи Арону оттуда было бы не выйти, слишком он был слаб.

Я думаю, что в этом есть определенная правда. Именно это мне и показалось экстраординарным в истории Арона Ролстона, когда я впервые услышал о ней. Это случилось здесь, и парень этот такой супергерой-одиночка, он живет ради собственных свершений, он наслаждается покорением горных вершин, отправляется в дикие места один, полагаясь только на себя. Но в конце истории все это не значит ровным счетом ничего. То, что заставило его бороться за свою жизнь, оказалось не только инстинктом, но и близкими ему людьми, которых всю жизнь он принимал как должное. Инстинкт подстегивал его желание вернуться именно к тем людям. В течение всего этого испытания он подходит к такому осознанию себя, которое позволяет ему понять силу взаимосвязи его с другими люди, именно эта сила не только дает ему волю освободить себя физически, но и провести себя через серьезное духовное испытание. Его духовное прозрение и даже видение маленького мальчика, которого он посчитал галлюцинацией, — все это оказалось именно той движущей силой, которая и помогла ему выйти из этого каньона. Он понял, что не может умереть, не оставив ничего после себя, он должен передать что-то следующему поколению. И мне нужно было это показать каким-то образом. Поэтому я и ввел сцену, где он сидит с отцом и смотрит на Великий каньон. Это одно из самых ярких воспоминаний Арона из его детства, о котором он рассказывает и в книге. В тот момент он не осознавал, что это и есть та связь поколений, которую он не может прерывать, потому что проигнорировать эту связь, отвергнуть ее — значит признать себя слабым человеком. Ты можешь сколько угодно думать о том, что ты силен, что тебе никто не нужен, но придет момент, которой остановит тебя, и ты поймешь, что именно связь с другими людьми дает тебе силу выжить и вынести урок из происшедшего.

(Смеется.) Да, у него очень любопытный ум, особенно в отношении актерской игры, что это такое и почему мы так заинтересованы в этом. Иногда он говорит о себе в третьем лице. Например, мы обсуждаем что-то по эпизоду, и Джеймс спрашивает меня: «Что ты хочешь, чтобы он сделал?» Я ему говорю: «Я хочу, чтобы ты сделал то и то». А он мне отвечает: «Хорошо, я думаю, что смогу его убедить сделать так». (Смеется.) Это было странно и смешно. Он, как Аватар, как бы войдет в это тело и скажет ему, что делать. Так что Джеймс — весьма интригующая персона, да. Но я должен сказать, что в работе он неутомим, и это прекрасное качество. Он один из тех людей, кто большую часть времени выглядит наполовину одурманенным, словно спит на ходу, но он не спит. (Смеется.) Он очень неутомим, все время в поиске, все время что-то читает, разыскивает что-то новое. И, кстати, это качество очень роднит его с Ароном, тот тоже неутомим в поисках знаний и приключений. Эта неутолимая неутомимость постоянно Джеймса подгоняет, он пробует разные подходы к той или иной сцене. Он осознает, что есть опасность утомить зрителя, что фильм может стать вялым, тягучим, нудным и однообразным. Джеймс беспрестанно ищет движущую силу истории, она не должна прерываться, в ней есть его ежедневная активность, и при этом он помнит о том, что в какой-то момент герой начинает это долгое и трудное путешествие к осознанию связи, которое в итоге приведет его к духовным переменам, к моменту, когда он изменит себя. Эта история не попадает в разряд историй о выживании, она не только о том, что Арон не умер в каньоне от жажды или голода. Такая история может сработать только тогда, когда в ней есть подтекст более сложный, чем просто телевизионная документальноподобная драма про выживание в дикой природе. Для меня это прежде всего история возвращения человека не только к жизни, но и к тому, чтобы быть опять одним из нас. В этом превращении лежит истинная драма истории, а не в том, что он делает, чтобы удержаться в рассудке и выжить.

Да, он, по-видимому, очень в этом заинтересован. Он все время интересовался, как я снимаю разные сцены, что я хочу показать в них и что хочу ими сказать. Как я собираюсь рассказать историю, какими приемами техническими и творческими. Я узнал, что он пишет рассказы, и меня это поразило, а он, оказывается, готовил к публикации сборник рассказов. По-моему, он уже издал его. «Пало-Альто» называется. Джеймс — эрудит, как я понимаю, его интересуют разные вещи. Я не знаю, действительно ли он хочет стать большой звездой, может быть, только какая-то часть его, но он однозначно очень умный парень, и мне кажется, что какая-то часть его и не против стать звездой, но с другой стороны, он, может быть, обеспокоен тем, как это способно ограничить его движение к другим целям. Это только снаружи кажется, что такой статус позволяет тебе делать все, что захочешь, но я не думаю, что это действительно так. Когда ты становишься большой звездой, появляются ограничения. Это часто означает, что от тебя ожидаются определенные вещи, и я думаю, что это как раз и беспокоит Джеймса глубоко внутри, по-моему, он не хочет ограничивать себя ничем. И поскольку он заинтересован в экспериментах, мой фильм дал ему такую возможность, ведь это не что иное, как эксперимент — удастся ли удержать внимание зрителя на истории, где внешне ничего не происходит?

Я его не спрашивал. Это такая странная штука — снимать фильм, основанный на истории из жизни вполне реального и присутствующего где-то рядом с нами человека. Спрашивать ли его мнение по поводу актера, приглашенного играть его? Так вот я не спрашивал. Конечно, из вежливости я ему дал знать, кто будет играть его в фильме, но если бы он сказал нет, это бы никак не повлияло на мой выбор актера, я бы просто проигнорировал его. Это не телевизионная докдрама, где внешняя схожесть важна. Для меня важно было другое. Так что я представил Арона Джеймсу, и, конечно, было важно, чтобы они нашли общий язык. Было ли это важно в итоге? Нет. Я режиссер, который верит в актеров, я хотел работать с уважением к материалу и не хотел ничем огорчать Арона, но моя верность была верностью нашей версии его истории. Несомненно, ситуация, когда снимаешь фильм о живом человеке, довольно специфична. Но дал ли бы я Арону самому подбирать актеров? Никогда. К счастью, до этого дело не дошло: Арону понравился Джеймс, Арон оказался человеком мудрым, ко всему прочему.

Достаточно, я думаю. Первая встреча Джеймса и Арона прошла как раз здесь, в этом отеле. Арон показал Джеймсу те видео, что он записал в каньоне, и, я думаю, это очень повлияло на Джеймса, определило основной рисунок его работы над ролью. Встреча эта была очень важной. Потом они встречались для разработки разных деталей, перед съемкой всегда много важных вопросов решается. Арон активно помогал в тренировках Джеймса. Оказывается, подниматься на веревке да еще с одной рукой — дело совсем непростое. Я был поражен, как Джеймс все быстро схватывал. В итоге, по-моему, парни подружились.

Потому что он не хотел, чтобы мы использовали это в фильме. Я думаю, что даже если бы делали документальную драму на основе его истории, то и тогда он не дал бы разрешения. Он обещал своей маме, что эти кадры не будут общедоступны.

Да, он показывал те видеосообщения, и даже это было для нас удивительно, поскольку мы знали, что они не были предназначены для посторонних глаз. Я думал, что они будут ужасны, тяжелы для просмотра: плачущий мужчина, жалеющий себя и прочее. Но, к моему удивлению, они оказались совершенно другими, поразительно благородными, сдержанными, спокойными. Он старается быть сдержанным и признает это, и он знает, что умирает. И что поразительно в них, особенно в их развитии — ты видишь человека, который умирает у тебя на глазах, знает, что нет выхода из этой ситуации, рассказывает свою историю из этого каньона, будучи абсолютно уверенным в том, что должен умереть, тем не менее он хочет оставить о себе впечатление как о человеке с чувством собственного достоинства, потому что знает, насколько будет потрясена всем этим его мама. Он умирает и в то же время играет роль перед камерой, своей видеокамерой, а если чувствует, что вот-вот сорвется, останавливается и записывает послание заново. Кстати, эти записи Арона и привели нас к решению сделать такое «ток-шоу», которого на самом деле, конечно, не было. Именно эту творческую свободу я имел в виду, когда говорил о нашей версии истории Арона. Он не записывал ничего подобного, но у нас было достаточно материала о том, что он делал. Все слова в этом «ток-шоу» — его собственные слова, именно то, что он на самом деле говорил, как в тех шоу о спасении, когда говорят, что тебе следовало бы знать. Там было все, что он признал о себе, но мы представили Арона актером, играющим с самим собой, иронизирующим над собой в его собственном шоу. К тому же, как известно, когда наступает обезвоживание организма, галлюцинации становятся громкими, и он почти уже не различал, где галлюцинация, а где реальность. Поэтому мы и позволили себе такую вольность, но использовали то, что было в этих его посланиях, чтобы показать внутреннюю правду. Он останавливает себя в этом «ток-шоу» и обращается к своим родителям: «Мама, папа, я знаю, что не был благодарным сыном, как мог бы». И это дословно, что сказал Арон, но мы сделали это чуть-чуть иначе, с большим актерством со стороны Джеймса. Я люблю это в актерах, я хотел рассказать историю Арона через актера, и я говорил ему об этом. Я объяснил ему, что суть кино в этом и заключается: мы хотим видеть актеров и пройти весь путь с ними. И Арон согласился с этим.

Джеймсом. (Смеется.) Я бы постеснялся сказать это перед ним, но я еще никогда не проходил подобный путь ни с одним из актеров. Когда мы были в промотуре с «Миллионером из трущоб», я помню, что посмотрел фильм Даррена Аронофски с Микки Рурком. И я знаю, как Даррен любит добавить чуть-чуть блеска в свои картины. Но этот фильм был совершенно без такого блеска, в нем был только актер, несущий на себе весь фильм. Я тогда подумал, что хотел бы однажды снять подобный фильм, где актер мог бы показать себя со всей мощью. И я очень горд, что сделал это вместе с Джеймсом. Я очень многое узнал для себя об актерской игре в кино, так как Джеймс просто великолепен.

У нас было очень много работы после «Миллионера». Мы занимались благотворительными фондами в Индии и разными подобными делами. Оказалось, что у тебя появляются обязательства, которые ты должен выполнить. Конечно, это все можно и проигнорировать, но мы чувствовали, что обязаны выполнить свою работу до конца: мы должны были появляться там, где нас хотели видеть, участвовать в мероприятиях, куда нас приглашали. После этого мы очень хотели сделать фильм вместе с Саймоном Бофоем, который, кстати, сам любитель скалолазания. Проект фильма по истории Арона Ролстона был у нас на уме давно, но только после «Миллионера» мы смогли к нему вернуться, будучи как бы на гребне успеха. (Смеется.) Без успеха «Миллионера» нам вряд ли бы удалось получить возможность сделать столь экстремальный фильм. И мы решили, что воспользуемся этим.

У меня? Вряд ли. Вес и влияние есть у тех, кто дает деньги. Но ко мне появилось больше доверия, надо полагать. Меня, конечно, сразу предупредили, чтобы я держался в пределах установленного бюджета. Но такие предупреждения меня не пугают, мне это даже нравится. Кроме того, собственно история совсем не сложна, а ограничения можно повернуть и на пользу делу.

Я спросил его об этом, когда объяснял, что наш фильм, — это Джеймс и его соприкосновение с историей, его путь познания пережитого Ароном. И Арон сказал: «Я помню, что это значит, когда тебе 27». То есть в этом возрасте у молодых мужчин бывают эрекции, возникающие едва ли не сами по себе, никогда не знаешь точно, откуда вдруг она появилась. (Смеется.) Это часть жизни, это вполне естественно. Когда человек оказывается в таком одиночестве, как Арон, и ищет убежище от реальности, он вполне может обратиться к воспоминаниям о женщинах, о чувственности, и я подумал, что если мы не поставим подобную сцену, то это будет выглядеть нереально. Если спросить любого молодого мужчину, я думаю, каждый вспомнит подобное.

Нет, он не возражал против этого, но он и не участвовал в обсуждении этого. Он не отрицал возможности этого, но и не подтверждал, что нечто подобное было с ним. То есть он просто об этом не говорил (смеется), а мы не настаивали. В конечном итоге это было совершенно неважно.

Арон был вполне счастлив быть на том диване в конце фильма, а вот большой вопрос заключался в том, согласится ли на это Джессика с малышом. Джессика недавно родила сына, так что она вполне могла себя чувствовать... Она была очень…

Да, застенчива, она ведь никак не связана с этим миром, в котором мы с тобой вынуждены находиться. (Смеется.) Но Джессика, тем не менее, оказалась молодцом, и хоть мы не давили на нее никоим образом, оставляя решение целиком и полностью за ней самой, то все-таки упомянули, что история не будет полностью завершена без нее. Так что в итоге она согласилась сесть с Ароном и сыном на тот диван. А Арону это было совсем нетрудно, он не стесняется публичности, он много встречается с людьми.

В какой-то момент тебя начинают приглашать делать американские фильмы, но я просто не могу этого делать, потому что я не вырос здесь, я не живу здесь, и я практически ничего не знаю об американской культуре, а если и знаю что-то, то поверхностно. И если ты соглашаешься делать такой фильм, тебе будут задавать вопросы, на которые ты обязан отвечать, так как ты режиссер, ты должен знать, что делаешь. Ты — тот человек, который принимает решения. Но этот фильм ничему не противоречил, эта история скорее экзистенциальная, чем связанная с культурой страны и ее нюансами. Я не знаю, можно ли его назвать в большей степени британским фильмом? Мы трое — продюсер, режиссер, сценарист — британцы. Повлияло ли это как-то на фильм? Может быть. Если бы я отвечал на этот вопрос в Англии, то непременно сказал бы: «Конечно!»

Мы специально готовили фильм к этому сезону, потому что сезон в Голливуде начинается осенью и создан как раз для таких фильмов. Это время, когда фильмы получают достаточно времени для внимательного рассмотрения и воспринимаются серьезно. И, конечно, ты стараешься получить максимальную выгоду от этого, особенно при такой актерской игре, как у Джеймса Франко. Это традиция, знаешь, особенно в Америке, когда, даже если это не твой тип фильма, ты все равно должен его посмотреть только ради актера, занятого в нем. Честно признаюсь, это именно то, на что мы рассчитывали, — быть принятыми со всей серьезностью. (Улыбается.) Кроме того, фильм дольше держится в кинотеатрах, больше людей получат возможность его увидеть, а мы хотим, чтобы этот фильм был для всех открытием еще одной стороны блестящего таланта Джеймса.