Чинорре слишком легкомысленна в лучшем смысле слова, чтобы проповедовать ту или иную, в равной степени тоталитарную, истину. Она слишком любит игру света на океанских волнах, шум ветра в кронах деревьев, оружие и амуницию времен мировой войны, чтобы впасть в доктринерство. И мужчин, чего греха таить, тоже любит.
Панфилов рискнул практически переписать литературный материал. В результате проиграли и Солженицын, и Панфилов.
Проблема Шрейдера заключается в том, что, сколько бы фильмов он ни снял как режиссер за последние 45 лет, он справедливо продолжает ощущать себя автором «Таксиста». И пытается — уже не дважды и не трижды — вступить в одну и ту же реку. «Холодный расчет» — очередная и катастрофическая попытка.
Авдотья Смирнова даже в самые бурлескные моменты эпопеи, богатой на отменные гэги, демонстрирует абсолютный исторический вкус, чувство эпохи, ставившей перед нежными Пьеро выбор.
Проще всего ответить на вопрос, почему Шарлотту играет именно Тамара Лоуренс, отличная актриса родом с Ямайки. Да потому, что с Ямайки. Потому, что BLM. Потому, что цвет кожи героини якобы придает аккуратной и бездарной имитации как бы глубокий социальный и расовый смысл. Но об этом — в контексте торжествующего всемирного лицемерия — даже говорить скучно.
Если «Воришки» вас не проберут, значит, вам никогда не было семнадцать.
«Новый порядок» устроен как коллажный конспект классовой борьбы неолиберальной эпохи: за обреченным бунтом — кровавый пир победителей. Что само по себе вовсе не плохо.
Фильм сам не знает, что он такое: агитпроповская листовка или левацкая «Алиса в Стране чудес», где места серпа и молота заняли осиновые колья, а в галерею парадных портретов предков Октавии затесалась картина кисти Малевича.
В общем, с поправкой на цифровую эру творческий метод Карнахана прост: ножницы и клей, клей и ножницы. Возможно, он искренне хочет развлечь публику, но мостит ей своими благими намерениями дорогу в ад.
Трудно сказать, худший ли на данный момент госпожа Лян режиссер мира, но она старается, очень старается, чтобы и о ней воскликнули критики: «Это так плохо, что уже хорошо!»
Главная ересь «Верст» — в диалогах. Немыслимое дело: ни одна фраза и отдаленно не напоминает лозунг. Никто не грезит о счастливом будущем, никто не пугает тем, что вот здесь, вот сейчас решается судьба революции.
«Дать дуба» — изумительная в своей анахроничности попытка воскресить дух кровавого маразма, который правил бал четверть века назад в фильмах Тарантино и братьев Коэн.
Не хватает огня, огня. Того самого огня — интеллектуального, сексуального, психоделического,- который «маленькие солдаты» из тусовок 1980-х призывали себе на голову, забыв, «что они бумажные».
Если расовое самосознание и этническое достоинство у экранной Ма хранятся в подсознании, зато в стихийной целостности, то участники ее «банды» воплощают разные их аспекты.
Все в окружающем мире прозрачно, проветрено, хрупко, но надежно: Хон не дробит визуальный ряд, работает с архитектоническими планами-эпизодами.
Отец в завораживающе отвратительных шедеврах на тему мутаций человеческого тела предрекал эру техногенного, ползучего, вязкого апокалипсиса. Сын довольствуется обрезками как пленки с монтажного стола отца, так и его некогда революционных идей.
Сегал пикирует то на одну цель, то на другую, не отбомбившись ни по одной. Он куда-то так дико торопится, что за ним не поспеваешь.
«Удалить историю» — как раз отличное противоядие от высокомерного отношения к лузерам.
«Макдональдсы» ныне функционируют более чем в ста странах на всех континентах. И добровольно перекусить в них можно только разве что в условной Киншасе или на самом глухом берегу турецком. Просто потому, что больше негде.
«Последний министр» — комедия именно о глупости в ее высшей — бюрократической — форме развития.
«Белый, белый день» — тот редчайший случай в современном кино, когда претензии не кажутся претенциозными, метафизика органична, а поиски героем справедливости и скорбь по утраченному раю вызывают не глухое раздражение, а человеческое сочувствие.
Переварить фильм можно, только лишившись памяти о великолепных героях фильма Пола Верхувена, которых Дизель со товарищи имитируют на уровне колхозной самодеятельности. В своем роде уникальный фильм: его идеальный зритель — его же герой, человек без памяти.
Кристен Стюарт эта роль не по росту, не по чувствам. Ее Сиберг — жесткая, необаятельная кукла, старательно исполняющая все сценарные ремарки.
То, что раскрашенный холст, картон и гипс былых времен переведены в цифровой формат, никак не делает «1917» «фильмом будущего», каким его замыслили авторы.
Это был тренд эпохи — напоминание о том, что революции жива, революция возможна. Дух революции пытались убить инквизиторы, фарисеи и книжники, но этого не получилось, и революция все равно возможна.