«Игра теней» и «Прощай, сын мой»: Два недовольных китайца вместо Чжан Имоу

Как мы уже сообщали, самый авторитетный китайский участник берлинского соревнования, великий и любимый компартией Чжан Имоу (именно ему когда-то доверили режиссуру церемоний открытия и закрытия Олимпиады в Пекине) сошел с дистанции. Официально: из-за того, что не успевал закончить постпродакшен своего фильма — исторической драмы «Одна секунда» об охоте за бобиной пленки во время «культурной революции». Впрочем, многие подозревают, что у фильма возникли проблемы с китайской цензурой.

Тем не менее в программе фестиваля хватает китайских авторитетов и без Имоу. Тут участвуют два важных, хотя и не настолько забронзовевших режиссера так называемого шестого поколения (люди примерно 1965 года рождения). Один, Ван Сяошуай, любимец Берлина и Канн — в конкурсе, другой, более камерный Лоу Е — в «Панораме». Оба — нонконформисты, имевшие и имеющие многократные конфликты с китайской цензурой. Новый фильм Лоу E «Игра теней» вообще год лежал на полке — этот круто сваренный экшен-триллер начинается с политически сомнительного эпизода уличного боя жителей с застройщикам во время реновации старого квартала (надеемся, столь актуальную картину включат в программу ММКФ).

Сяошуай тоже жмет на крайне болезненную для китайского общества точку. Его надрывная драма «Прощай, сын мой» рассказывает о последствиях политики снижения рождаемости для отдельно взятой семьи (недавно на «Сандэнсе» показывали документальный фильм на ту же тему). Оба проекта довольно далеки от той эстетики, которая сейчас ассоциируется с китайским кино, попадающим на западные фестивали, — от медленного и натуралистического соцреализма, депрессивных историй из жизни простых людей и рабочей провинции. Ничего бодрящего и оптимистического в «Игре теней» и «Прощай, сын мой», конечно, тоже нет, кроме режиссерской манеры.

«Игра теней»

Особенно бодрит лента Лоу Е, который всегда был склонен к формальным экспериментам, но тут вдруг дал натурального Тони Скотта. Детективная история о странном и порочном союзе двух семей, занятых в строительном бизнесе, — триллер с убийствами, пьяным угаром, отчаянным сексом (показанным, впрочем, крайне пуритански), сценами сладкой жизни и стремительными перемещениями по одинаковым панельным районам и городам (понять, где происходит действие, не очень помогают даже титры, похожие на строчки киберпанк-романа: зона такая-то, сектор такой-то).

Ручная камера выделывает вокруг персонажей невероятные кульбиты, стробоскопический монтаж вгоняет в транс, с интенсивностью пульсации изображения не справляется даже техника — в самые напряженные моменты экран идет полосами битых пикселей. Понять в такой тряске, что вообще происходит в жизни героев, совершенно невозможно. Остается только расслабиться и получать удовольствие от чистой формы, той самой игры теней. Режиссер, кажется, вполне отдает себе отчет в том, какой эффект имеет эта психическая атака, поэтому в конце пересказывает всю историю в нормальном ритме и без оригинальничания, чтобы мы все поняли, кто убил, кто чей отец и зачем все это.

Визуальная мясорубка «Игры теней», очевидно, удивила не только европейского зрителя, но и китайского. На выходе из зала критиков ловили не только ошалевшие британские корреспонденты, но и хорошо подготовленная съемочная группа из Китая (премьера фильма состоялась еще в прошлом году на Тайване), и те и другие в крайнем возбуждении просили прокомментировать манеру съемки — не укачало ли?

«Прощай, сын мой»

Совсем другой эффект — у семейной драмы, если не сказать саги, Ван Сяошуая. «Прощай, сын мой» — это хроника 30 лет колебаний генеральной линии партии, катком прошедшейся по живым людям; наглядная иллюстрация того, что государственному интересу никогда не совпасть с интересами отдельного гражданина. Начало 1990-х, канун рыночных реформ. В Китае с особой строгостью следят за выполнением правила «одна семья — один ребенок».

Семья рабочих металлургического завода, пережившая «культурную революцию» и депортацию в деревню (Ван Цзиньчунь и Юн Мэй, звезды китайского кино), скрывает вторую беременность жены. Разумеется, вскоре об этом узнают в профкоме, и глава комитета по рождаемости, подруга героев, уговаривает женщину на аборт на третьем месяце. Операция проходит с осложнениями, не позволяющими героине больше иметь детей. Через некоторое время, играя на реке, тонет единственный сын пары. Чтобы забыть прошлое и двигаться вперед (к тому же призывают китайская пословица и новая политика партии), супруги переезжают к морю, в Фуцзянь, в городок с чужим диалектом и укладом жизни, и усыновляют мальчика. Став подростком, он бунтует и сбегает из дома.

В фильме еще много перипетий, похожих на сюжет мексиканского сериала. Хронология нарушена — режиссер, в отличие от своих героев, не хочет забывать прошлое и постоянно тасует 1990-е, 2000-е и 2010-е. Так становятся заметны непоследовательность госполитики, относительность всех возводимых в абсолют норм и кампаний. Времена меняются, но боль, страдание, неустроенность и отчуждение остаются во все эпохи. Для пущего трагического эффекта Сяошуай рассказывает свою историю максимально доступным языком реалистического кино: общие планы, печальные взгляды, связный рассказ, доходчивый психологизм, мелодраматический надрыв.

Впрочем, вся эта душещипательная критика вполне укладывается в новую генеральную линию: в 2015-м Китай, переживающий нехватку трудоспособного населения, обьявил о смягчении демографической политики — сейчас семьям позволено заводить второго ребенка.