Джордан Пил: «Мне нравится, когда моему зрителю некомфортно»

В новом хорроре Джордана Пила идеальная американская семья приезжает отдохнуть в дом у озера, где неожиданно сталкивается с собственными кровожадными двойниками. Роль матери, пережившей в детстве необычный, вытесненный из памяти эпизод в парке развлечений, и, соответственно, ее двойника играет обладательница «Оскара» Лупита Нионго (она в этой истории главная), ее жизнерадостного мужа — Уинстон Дьюк, а интересующуюся омоложением соседку — Элизабет Мосс.

Джордан Пил рассказал КиноПоиску о фильме, чего он на самом деле боится и что же все это значит.

— Что вас вдохновило на этот фильм?

— Я всегда обращал внимание на то, что пугает меня самого, и пытался проанализировать, почему у меня возникает страх. При этом я верил в то, что природа моих страхов может быть универсальной, а значит, интересной и другим людям. Например, меня всегда пугала идея доппельгангеров, двойников. Я стал изучать этот вопрос, погружаться в мифологию, окружающую двойников. Смотреть, как доппельгангеры представлены в искусстве, как они часто обозначают темную сторону героя, его тень. И я попытался применить эту идею к нам как к обществу. Думаю, фильм можно очень по-разному интерпретировать, но задумывал я его как аллегорию Америки и нашего страха Другого. Страха осознать, что мы сами свои самые большие враги. Работа над этим фильмом началась с мысли о том, что мы живем в культуре тыканья пальцем, понимаете? Идет ли речь о страхе чужака из другой страны, или из другой квартиры, или с другой улицы, мы скорее станем указывать пальцем на кого-то другого, чем направим его на самих себя.

— В ваших фильмах всегда есть политический подтекст. Почему вам кажется, что хоррор — подходящий инструмент для такого рода высказываний?

— Ну, конкретно этот фильм, хотя он, безусловно, политический, я думаю, все-таки получился глубже. Наблюдения, которые я в нем делаю, в большей степени общечеловеческого порядка. Вообще свою миссию как автора я бы описал так: я обращаю внимание людей на то, что, объединяясь в группы, мы зачастую становимся самыми страшными монстрами. Люди способны на потрясающие, прекрасные вещи. Но где-то в нашем ДНК заложена способность подавлять чувства вины и ответственности до такой степени, чтобы идти на чудовищные зверства.

— Как вам кажется, выбирая, на что пойти в кино, зрители по-прежнему обращают внимание на расовый вопрос? Или ситуация изменилась, и теперь аудитории все равно, «белый» фильм или «черный»?

— Для меня очень важно, чтобы в моих фильмах были не просто черные герои, а протагонисты, за которых может переживать абсолютно любой зритель. С моей точки зрения, этим отличаются все выдающиеся истории. От автора требуется только не быть зашоренным и писать так, чтобы герои вызывали сочувствие. А потом утвердить на эти роли самых лучших актеров. Это формула, по которой сделаны все великие фильмы. Я считаю большим достижением то, чего я и целая группа талантливых афроамериканских режиссеров добились в последние несколько лет: мы доказали индустрии, что расширять границы репрезентации выгодно; оказалось, что это и для бизнеса хорошо.

— То есть если в «Прочь» расовый вопрос был одним из главных, в этом фильме идеальная американская семья — это семья афроамериканцев просто потому, что так совпало?

— Да, вы абсолютно правы. Мне хочется отдельно подчеркнуть, что это не фильм о расе. И если кто-то будет рассчитывать на высказывание на расовую тему, то будет разочарован. При этом, разумеется, когда помещаешь в центр такой истории черную семью, возникает динамика, которой не будет с белыми героями. Для меня так даже не стоял вопрос. Это то, что я делаю и буду делать — снимать фильмы с черными героями и учиться с помощью репрезентации менять понемногу мир. Люди автоматически предполагают, что, если фильм о черной семье, значит, он должен быть о преступности. Да нет, не должен. Мне хотелось показать, что фильм о черной семье необязательно должен быть фильмом о расовом вопросе.

— Для Лупиты этот фильм — настоящий подарок. Почему вы именно ее выбрали?

— Лупита единственная, другой такой нет. Мы все это знаем. Она умеет полностью отдаться роли. А здесь сразу две роли, требующие серьезных эмоциональных затрат. Поэтому тут мне легко было сообразить, что это идеальное совпадение актрисы и материала. Такие попадания потом становятся классикой.

— А у вас есть какие-то отношения со своей темной стороной?

— Да...

— А поподробнее?

— Если говорить о творчестве, то моя темная сторона — это то, что я обожаю провоцировать зрителя. Мне нравится, когда моему зрителю некомфортно. Правда, я верю в то, что такого рода провокации стимулируют в людях эмпатию, так что это в конечном счете хорошо.

— Что бы вы сказали своему темному я?

— Я вырос в привилегированной среде. Я не был богат, тем не менее моя семья принадлежала к среднему классу. Я вырос в Нью-Йорке, американцем, с доступом к хорошему образованию. И я большую часть жизни принимал это как должное. Если посмотреть на мой личный вклад в мировое зло, то я неразрывно связан с кем-то, кто был лишен всего, что досталось мне просто по праву рождения. И хотя я не помещал кого-то в менее привилегированное положение, это не снимает с меня ответственности.

— Вы говорите, что это фильм об Америке, но что в нем такого специфически американского?

— Этот фильм — немного тест Роршаха, потому что «мы» для каждого значит что-то свое (в оригинале фильм называется US, то есть «Мы» и в то же время сокращенно «Соединенные Штаты». — Прим. ред.). Каждый — часть разного «мы». «Мы» — это вы и ваш муж, или вы и ваш район, или вы и ваша страна. Это фильм о том, как мы защищаем свое племя за счет других. Мы перестаем видеть в чужаках людей. И вот это очень американская история. Поэтому в фильме возник образ кампании «Живая цепь» (благотворительная акция 1986 года. — Прим. ред.) — футболка с Майклом Джексоном... На меня наводит ужас двойственность, которая сегодня связана с тем, что значит быть американцем.

— Почему для фильма так важен 1986 год?

— Америка 1986-го была очень неоднозначной. В каком-то смысле как и Америка сегодня. Это было время американской надежды и такой наивной позитивности. Как будто если мы все возьмемся за руки, то победим голод. Но это же абсурд. Меня пугает в такого рода подходе то, что, во-первых, он только способствует голоду, а во-вторых, это заставляет людей считать, будто они сделали все, что могли.

— Центральные образы в фильме — кролики и ножницы. Почему?

— Кролики возникли в связи с Пасхой, потому что это фильм о пришествии мессии. Есть множество других аллюзий, связанных с кроликами. Кролик, уводящий героиню вниз по кроличьей норе. Есть в них и двойственность. Посмотрите на их ушки: это две сущности, соединенные вместе. Ну, и я просто их боюсь!

— Вы «Фаворитку» видели? Как вам те кролики?

— Мои страшнее!

— Но это не одни и те же хотя бы?

— Разве что некоторые. Что касается ножниц, то их используют, чтобы перерезать нить. А разъединение людей и их доппельгангеров, о котором идет речь в фильме, — это духовный аналог такого разрезания. Одна из моих любимых составляющих хоррора как жанра — это то, что обыкновенные бытовые предметы используются как орудия. Я хотел создать такого рода образ, который мог бы стать классическим.

— Среди ваших референсов были «Забавные игры» Михаэля Ханеке и «Сияние» Стэнли Кубрика. Почему именно эти фильмы?

— Обе эти картины меня восхищают. Просмотр «Забавных игр» — абсолютно душераздирающий опыт. Я не испытываю необходимости заставлять своего зрителя переживать такое, но я восхищаюсь тем, как Ханеке умеет создать напряжение. Я невероятно его уважаю. Хотя, повторюсь, я надеюсь, что на моем фильме зрителям будет немного повеселее, чем на его. Что касается «Сияния», то отсылки к нему есть в обоих моих фильмах. Вообще я столько пасхальных яиц тут припас, что если вы будете пересматривать картину раз за разом, все равно все не найдете.

— Так же как и «Прочь», этот фильм балансирует на грани хоррора и комедии. Чем вам так нравится это сочетание?

— По нескольким причинам. Я заставляю своего зрителя довольно сильно вкладываться эмоционально, даже мучаю его. Поэтому, мне кажется, если давать людям передышку, возможность выпустить пар, они скорее получат удовольствие от фильма. Напряженные моменты будут лучше восприниматься. При этом выдержать этот баланс вообще-то довольно сложно. Важно же еще не утратить реалистичности. Я сам меньше всего люблю, когда в хоррорах теряется всякое правдоподобие, когда происходящее перестает быть похоже на настоящую жизнь. А жизнь вообще мультижанровая — ужасные вещи соседствуют в ней со смешными. Иногда мы очень смешно реагируем на что-то страшное. Хоррор — мой любимый жанр, потому что работает с самой потаенной эмоцией, с чувством страха. А когда что-то загнанное вглубь получает выход, это обычно мощная разрядка, катарсис. На мой взгляд, только хоррор способен на такого рода катарсис, потому что заставляет нас испытывать дискомфорт и в то же время получать от этого удовольствие. Комедия другим способом добивается похожего эффекта. Мне кажется, хоррор — это темная сторона комедии. Ее доппельгангер.

— Футболка «„Триллер“ Майкла Джексона», которая ключевую роль играет в фильме, теперь совсем пугающе выглядит, да?

— Так же как было у меня с «Прочь», я просто использую какие-то образы и идеи, которые становятся более актуальными к тому моменту, как фильм оказывается в кинотеатрах. Этот фильм о двойственности. К Майклу Джексону понятие двойственности имеет непосредственное отношение. Ребенком я видел, сколько радости он дал миру своей музыкой, и вместе с тем он пугал меня своим «Триллером». Очевидно, со временем выяснилось, что двойственность его была гораздо экстремальнее. Я, к сожалению, был так занят выпуском фильма, что не успел пока посмотреть документальный фильм, о котором все говорят (подробнее о доке «Покидая Неверленд» и стоящей за ним истории читайте здесь. — Прим. ред.). Но это не совпадение, что злодеи у меня одеты в красное.

— А что еще вас пугает?

— Тараканы. Ими вдохновлена пластика героев в фильме. Сначала полная неподвижность, и вдруг они кидаются врассыпную. Плавание по ночам в темноте меня пугает — такая сцена тоже есть в фильме. Оба этих страха, наверное, имеют отношение к страху неизвестности. Мы боимся того, чего не понимаем. Если вспомнить 11 сентября, то одной из самых ужасающих вещей было осознание: пока я сидел в «Макдоналдсе», какие-то люди планировали наше уничтожение.

— «Прочь» был фильмом, который понравился тем, кто обычно ужастики не смотрит. Поскольку он в первую очередь был умной и едкой сатирой. «Мы» — тот же случай? Или он все-таки в большей степени для поклонников хорроров?

— Я думаю, что поклонники хоррора, получат удовольствие, но я слышал и очень хорошие отзывы от людей, которые ужастики не любят. Хорроры бывают очень разными. Поэтому я убежден, что те, кто их якобы не смотрит, просто однажды увидели какой-то ужастик, который совсем не в их вкусе, и решили, что все остальные такие же. И теперь говорят: «Я не люблю хорроры». На самом деле в мире существует хоррор для каждого.