[Сардонический смех]

Ах, простите, это личное!

К известному литератору приходит некая Мурашкина, разрешившаяся от бремени драмы-драмы. И желает зачитать её СЕЙЧАС, непременно в лицах, песнях и сносках.

[И все бледнеют]

Но поздно, поздно…

Там, где все имеют следы былой красоты [и пьют водку], благородны и хромают на [левую] ногу, что-то происходит [что-то трудноуловимое, надо сказать].

Анна одна. Она бледна. «Где же обещанное вами счастье?»

Валентин (бледнея): «В чём моё кредо?»

Анна бледнея, Валентин побледнел…

«Пустите меня!»

«Берите меня!»

Анна рыдает, Валентин рыдает.

(Валентин в сторону): «Как она побледнела!»

Мурашкина же читает в лицах. Рыдает («Это биографический момент!»). Поёт («О чём пели соловьи…»). Выдерживает паузу (пауза). И иногда сардонически смеётся («Охохо! Охохо…»). И на это хочется смотреть и смотреть [не отвлекаясь на страдания Павла Васильича]. Но увы, рассказ у Чехова короткий [и там нет графоманских экспромтов Раневской и её интонаций], посему мы имеем 18 минут чистого восторга и образца актерского мастерства пятидесятых. Наслаждайтесь! [непременно бледнея]

9 из 10

О чем пели соловьи...

А пели они долго и сладко [сардоническый смехъ]

И какое удовольствие для авторствующей Мурашкиной! Нет, разумеется, не писательницы - в писатели она, по скромности душевной, не напрашивается. Уделите ей всего лишь полчаса, Павел Васильевич, но вы послушайте, какая драма, какой накал! Без вашего благословения сию блистательную драму в печать даже боязно посылать, а уж в цензуру и подавно...

Фаина Георгиевна, известная кудесница быть убийственно серьезной, когда иной взорвется от смеха, увлеклась. Увлеклась настолько, что Чехова стало в несколько раз больше, но Книппер-Чехова пришла в такой восторг от затеи, что прожекту был дан зеленый свет. И к 100-летнему юбилею Антон Палыча Герман Ливанов снял киноверсию спектакля. Фаина Георгиевна разошлась не на шутку, она вошла в раж, и право слово, о 'Драме' можно сказать: 'Четвертый раз смотрю этот фильм и должна вам сказать, что сегодня актеры играли как никогда!'

На дуэт Раневской и Тенина любо смотреть, и не просто как на мэтров старой актерской школы, царской выправки, а как на мэтров харизматичнейших. Каждый раз поражают и тонкость мимики, и чертовски привлекательная издевка, которую вкладывали в искусство, не всегда имея возможность высказаться публично (что для Раневской, впрочем, никогда не было помехой).

Chef d'oeuvre...

Ах, это личное! [истерические рыдания]