Наталья Кудряшова сняла фильм о социологе-стриптизерше и сыграла матушку Елизавету. Что она говорит о своей роли в «Монастыре»

В вышедшей 10 декабря на Кинопоиске пятой серии сериала «Монастырь» о превращении тусовщицы Марии (Настя Ивлеева) в одухотворенную и чуткую девушку мы также больше узнали про настоятельницу женского монастыря — строгую матушку Елизавету. Ее сыграла актриса и режиссер Наталья Кудряшова, чья «Герда» в прошлом году стала лауреатом в Локарно и на «Кинотавре», однако даже большим признанием для нее стала похвала Гаспара Ноэ. Канал «Культовые русские сериалы» сравнивает игру Кудряшовой в «Монастыре» с медсестрой Рэтчед Сары Полсон. К выходу новой серии мы поговорили с Натальей о ее воспоминаниях про монастырскую жизнь, сложностях на площадке и отношении к своей героине.

— Как вы попали в каст «Монастыря»?

— С Сашей Молочниковым мы знакомы давно, вместе проработали лет десять в МХАТ им. Чехова. Играли в одних спектаклях, но не сотрудничали как актриса и режиссер. Саша позвал меня на пробы, и мы с ним совпали в нашем видении Елизаветы. Знаю, что было много претенденток именно на эту роль, он мне говорил. Но так получилось, что утвердили меня, и дальше мы уже познакомились с Настей Ивлеевой. Я тогда не знала, кто будет главную героиню играть. Помню, что очень удивилась, когда увидела Настю. На репетициях и уже дальше на площадке старалась не отходить от пойманного на пробах образа, я тогда его интуитивно нашла.

— Как готовились к роли?

— Конечно, я смотрела видеоматериалы про настоятельниц. Но в основном опиралась на собственные воспоминания о шатаниях по монастырям, которые часто предпринимала в юности. Я из Нижнего Новгорода, у нас там есть Дивеевский женский монастырь. В конце 1990-х — начале 2000-х у него был один из самых жестких уставов. Мне помогли воспоминания об атмосфере в монастыре, о лицах послушниц и настоятельниц. Так как я довольно часто была в Дивеевском (мы даже делали с компанией коллег про него фильм «О Святой Руси ересь»), то представления о монашеской жизни имела. В роли Елизаветы я больше двигалась интуитивно, чем опиралась на какую-то конкретную настоятельницу, про которую посмотрела конкретный фильм.

— Как работалось с Настей? Давали ли ей советы на площадке, наставляли как-то?

— С Настей много занимался Саша, я не вмешивалась в его работу как режиссера. У нас с Настей сложился классный контакт изначально, и у всех девчонок тоже. Но у меня, я надеюсь, какой-то особый контакт, потому что мы в непосредственной связке играли. Я понимаю, что такое неактерский аппарат, мне понятны его отличия от актерского. С Настей надо работать честно, тогда она как камертончик сразу подтянется и все будет делать. Не было ситуаций в наших сценах, когда Настя не понимала, как играть. Наоборот, мы с ней соединялись в моменте, и я понимала, что она идет за мной, а я — за ней.

Были моменты, когда очень хотелось помочь Насте. Как-то мы разговаривали перед сложной сценой. Не разбирали ее, я просто говорила: «Я с тобой, все получится, не волнуйся». Потому что Настя сильно переживала. Второй раз я работаю с Настями-неактрисами: первый раз — как режиссер (речь про фильм «Герда» с Анастасией Красовской. — Прим. ред.), сейчас — как актриса. Меня впечатлила самоотдача, ответственность Насти. Я ни секунды, ни момента не видела, чтобы человек не был включен в процесс. Она круто поработала, молодец большая.

— Как вы относитесь к своей героине?

— Я никогда не воспринимала матушку Елизавету как абсолютное зло. Она жесткий, стержневой человек, который из-за определенных обстоятельств перестал быть гибким. А вот персонаж Янковского как раз гибкий, Елизавета же — скала, которая падет именно от своей жесткости. Она перестала слышать, внимать чему-то, потому что слишком рьяно пошла по своему пути. При этом Елизавета, конечно же, разная. Ее поведение связано с тем, что она человек силы, считает, что держит все на себе, у нее гиперконтроль.

— У Елизаветы своя история, которая нам частично объясняет, как она стала такой, какой мы ее видим. А как вы для себя объясняли, почему она настолько неистово верующая?

— Я не могу о ней так сказать. В том, что она говорит, я не вижу неправды, диссонансов или ереси. Ересь, скорее, в том, как она свой путь проходит, а не в том, что она понимает про этот путь. Думаю, в Елизавете много того, с чем она не справляется: обиды, гнев. Она человек, который еще не зашел на другую ступень. Но она может туда пойти через какой-то слом, я не оставляю такой возможности.

Почему она стала такой жесткой? Я столько в своей жизни видела неофитства, когда люди вдруг начинают рьяно верить и еще тебя поучать, в чем ты не прав. У моей героини вдруг извратилось понимание веры. Она не злая, просто неуспокоенная. Если в Варсонофии есть покой, то в Елизавете — нет. Можно сказать, что она находится в состоянии, когда гордыня человека больше, чем путь веры, который он выбрал. Не зря Саша сделал так, что там висят ее портреты, на них молятся. Елизаветой завладела идея одержимого служения, отказа от всего. Но при этом она не может отказаться от самой себя, от собственной гордыни, обиды, властолюбия, деспотизма. Я надеюсь, что получился объемный персонаж. Не хотелось, чтобы вышла просто злая гадюка. (Смеется.)

— Что было самым сложным на площадке?

— Трудность заключалась в том, что у меня в одном блоке съемок были четыре довольно тяжелые сцены в плане экспрессии, где много крика, эмоциональных выплесков. Экспрессия — сложная штука, которую надо делать по чесноку, иначе потом будешь ее просто имитировать. Так получилось, что самые жесткие сцены были сняты в первую смену, и мне потом было тяжело физически, потому что я в жизни не кричу. Гнев как состояние моей души я по-другому проявляю, не как мой персонаж. Я, скорее, интроверт, себя внутри разрываю, когда мне плохо. Поэтому я просто говорила Саше, что скоро исчерпаю этот ресурс, чтоб он был подлинным.

Еще в сценарии все молитвы были написаны на светском языке. А я, как человек, который знаком с жизнью в монастыре, знаю, что молитвы читаются на церковнославянском. Когда мы их переписали, они с огромным трудом учились. У меня был вопрос к себе: почему я не могу выучить длинную молитву? Это красивейший язык, который тебе просто не дается. То есть ты пытаешься накануне два-три дня учить, но это очень сложно. Может, они не давались, потому что это огромные силы, молитвы энергетически заряженные. А ты их используешь из дубля в дубль, не на службе. Не знаю, из-за чего на самом деле это случилось, но это был мой основной страх — что мне нужно произносить молитву, а я ее забываю, она у меня вылетает из головы.

— То, что съемки проходили в настоящих и частично действующих монастырях, помогало вам выдерживать образ?

— Я старалась не думать о том, что съемки проходят в настоящих монастырях (хотя большинство снимали в их музейной части). Если начинаешь об этом серьезно думать, можешь войти в резонанс со своими мыслями, отношением к вере, жизненным или профессиональным опытом. Я понимала, что «Монастырь» — история про путь человека. У меня не было ни секунды рефлексии по поводу того, что надо пойти помолиться, попросить, чтобы грехи отпустили. Я разделяю это: есть территория игры, а отдельно — мое отношение к церковным объектам.

Это красивые места с неоднозначной историей. В Ферапонтовом монастыре долгое время сидел Никон в заточении, тогда уже бывший патриарх, один из идеологов реформы, которая привела к расколу русской церкви. Еще ты находишься в этой красоте, смотришь на прекрасные озера и понимаешь, что где-то рядом одна из самых страшных колоний пожизненного заключения — «Вологодский пятак». Она находится в стенах бывшего Кирилло-Новоезерского монастыря. И ты понимаешь, что это сериал, твоя работа, а дальше уже сам будешь разбираться с собой. Персонаж Елизаветы никакого отношения не имеет ни к моему пониманию религии, ни к моему пути, если говорить про веру, ни к моему отношению к православию, к церкви, к Христу. Для меня это отдельные территории, и в принципе, мне кажется, так правильно, это спасает.

Смотрите фильм «Герда» Натальи Кудряшовой и «Монастырь» на Кинопоиске в Плюсе.

Интервью: Лиза Кузнецова