Взвинченность музыки Андрея Петрова связана с дорогой: Деточкин летит не столько на угнанной «Волге», сколько на крыльях вальса свободы.
Фильм с намеренно никаким названием, образцом газетных клише, как ни странно, полон невидимого огня, что вырывается из сжатых в нитку губ, опаляет непроницаемый кремень лиц, из бесстрастных общих планов.
Короткий и тем более гениальный фильм Альмодовара предлагает ни больше ни меньше расстаться с этим мультизначным собой, с имплантами шлака в жизненно важных и недоказуемых органах, отправиться в неизвестное еще на этом свете. Чуть свет, с собакою вдвоем.
То, что антропологическая комедия Марии Шредер по новелле Эммы Браславски сыграна не в затуманенный лоб, высокий и интеллектуальный, а в четких рамках уютного и обаятельного ромкома, говорит о режиссере более чем лестно.
Это похоже на политическое высказывание на языке, не свойственном манифестам, скорее — Шекспиру.
В самой шуточной условности фильма заложена фаллоимитация, гигиеничная и бесплодная, но смелая и бурная, высекающая трением потешный огонь социальных чресл.
Христианская vita sacra и язычество коммунистического фасона дополняют друг друга у Кончаловского, как две стороны веры в разумно устроенный мир, где молитва и марш выражают всеобщий закон мироздания.
В картине уживаются сказка и сатира, анархический смех и угли любви.
Режиссер не лезет на документальный рожон, но делает единственно верный шаг: уходит на сверхмедленной тяге от реализма в гиперпространство воображаемого, в белую пластику совриска, в черную магию жанра.
Это сеанс чистейшей киногении, которая обходится без согревающих мелодраматических эффектов, но сама вырабатывает тепло, как костер, на который можно смотреть бесконечно.
В отсутствие героев, от которых остались лишь намеки разной степени прозрачности, артистам некого играть.
Состояние безличия, которое несут смерть и потеря, близко поэтике отсутствия у Иванова.
Художественная радость и фантастическая апология искусства русского авангарда средствами самого авангарда и первый опыт его рефлексии в кинематографе.
В новом фильме женщина убегает, приближаясь к точке, откуда открывается грандиозная панорама на пространство несовпадения между тем, что выражают и что скрывают герои, в том числе, от самих себя.
Как вспоминал Виктор Шкловский, «кино Маяковский любил хроникальное, но организованно-хроникальное, и сюжетное». Скорее всего, ему бы понравился новый «Мартин Иден».
У Гарроне остановившийся в своих метаморфозах Джеппетто готов деревом прорасти в рыбу покоя и сытости, питаться ее соками.
В «Маленьких женщинах» Гервиг действительно достает из ридикюля Луизы Мэй Олкотт не только новые повороты, но и самые универсальные смыслы.
При свете нарядного дня фильм Симоны Костовой принимает до смешного строгие формы, заимствует из взрослого, не сказать — старого, кино стерильную искусность мизансцен.
145 минут этого фильма, основанного на реальных событиях, на 90 процентов поделены между фантасмагорией и козлиной песнью. Будучи маргинальными завитушками в артхаусе, у Беллоккьо эти элементы становятся большим стилем.
Можно сказать, что диалоги — наиболее сильная сторона «Истории брака» Ноя Баумбаха, качавшего колыбель мамблкора.
В фильме Полански можно наблюдать, как закладываются культурные коды, действие которых уже не так-то и легко различить. Контраст Эйфелевой башни и Марсова поля, нового и старого станет не только смысловым, но и изобразительным рефреном фильма, который разворачивается чередой мифов.
Вся «Дылда» — волшебное допущение, философская посылка и в то же время — мощный чувственный опыт
Замечательный трогательный и простодушный комизм «Свистунов» в том, что постсоциалистический деревянный милиционер из гиперреальности румынского кино попадает в пестрый яркий мир средиземноморской мафии, во вселенную Бонда, в синефильский аттракцион.
Проскурина не смягчает взгляд никакой эстетической условностью: ни эксцентрическим гротеском, ни лирическим медом, ни, упаси боже, героикой.
Все же сила этой картины в том, как непринужденно и деликатно она на местном материале выходит за пределы остротрепещущей феминистской повестки, которая предъявляет такое же принуждение к полу, как и традиционные маскулинные режимы.