Антониони уехал из Италии в середине 1960-х и снимал копродукцию почти пятнадцать лет, можно сказать, что именно он формировал канон остросоциального транс-европейского кино тех лет, передав впоследствии эстафету Виму Вендерсу, своему первому последовательному ученику. В галерее этих фильмов «Забриски Пойнт» занимает центральное место прежде всего потому, что это фильм не о хиппи и даже не о бунтующей молодежи, а об Америке, Америке снов, грез, мечтаний, Америке-мифе. Как известно, самим американцам, прежде всего, конечно, консервативного круга фильм решительно не понравился, хотя в «Забриски Пойнт» есть тот групповой портрет, которого не было на тот момент нигде в кино, - групповой портрет трех Америк: Америки консервативной, патриархальной, представленной стариками, Америки деляческой, представленной бизнесменами среднего возраста, и Америки бунтующей молодежи.

Несмотря на некоторую идеологическую плакатность и прямолинейность в расстановке этических акцентов и симпатий и то, что, по мысли Жижека, фильм содержит одну из наиболее топорно идеологических сцен в истории кино (животные игрища в Долине Смерти), «Забриски Пойнт», как и «Беспечный ездок», - это серьезное произведение искусства, которое не исчерпывается апологией молодежного бунта. В рамках режиссерской концепции важно, что главные герои даже внешне красивы, естественны, в них нет ни капли отчуждения и некоммуникабельности, в отличие от прошлых лент режиссера, они не фрустрированны, свободны. В то же время мир их окружающий и кричащий о себе с рекламных баннеров, из телевидения, радио, - мир пластмассовый, пластиковый, уродливый, синтетический.

Этот мир, с позиции Антониони, не может дать им ничего кроме эфемерных потребительских благ, и именно этот мир консюмеризма, не стесняющийся защищать себя посредством полицейского насилия, показан постановщиком всеобъемлюще, последовательно и системно (то есть это не единичный образ или метафора, а сама изобразительная логика картины). Важно, что несколько гротескно и даже сатирически показано в начале заседание бунтующих студентов: с позиции главного героя, это все пустая и недостаточно радикальная болтология. Однако, чуть позже мы видим еще одну документальную сцену – стычку студентов с полицией и понимаем, что то, что мы слышим в первой сцене, не пустые слова.

Ничего удивительного нет в том, что советская и вообще марксистская критика о фильме уличала главных героев как раз в буржуазном индивидуализме и этим объясняла трагизм исхода их борьбы. Однако, для Антониони, как глубокого режиссера важнее одиночки, чем толпы, личность, чем массы, а трагедия Марка и Дарьи (имена непрофессиональных исполнителей сохранены не случайно: для того, чтобы сохранить естественность в их общении друг с другом) состоит в том, что этот пластиковый мир, вроде бы так впечатляющее взлетающий на воздух в финале, слишком прочен, чтобы его уничтожить. Этого не получится сделать ни в одиночку, ни вместе. По этой причине перед нами один из самых пессимистичных фильмов Антониони, хотя и самый раскованный.

«Забриски Пойнт» буквально дышит свободой духа, отсутствием даже малейшей фрустрации, естественностью во всем, а кинематографическая органика этой ленты такова, что она буквально подпитывается из саундтрека, играющем в ней роль стилевой доминанты. Да, это фильм об эпохе, но больше о мифе, которым стала Америка конца 1960-х, мифе, где причудливо сочетается консюмеризм и бунт против него. Об Америке жаждущей революции и страстно отвергающей ее всем строем своей жизни. Об Америке пустыней и трасс, пустых пространств и агрессивной рекламы, Америке «Грейтфул Дед» и полицейского беспредела. Как и «Беспечный ездок» Денниса Хоппера, эта картина Антониони уловила нечто существенное для своего времени – страстное желание перемен и одновременный ужас перед ними.

Как за несколько лет до этого в «Фотоувеличении», в атмосфере свингующего Лондона, так и в «Забриски Пойнт», Антониони отметил (одним из первых режиссеров мира), что реальность стремительно виртуализируется, подменяется рекламной обложкой, гламурным имиджем, а значит невозможно изменить реальность, если реальности уже нет. Сам бунт становится гламурным, модным, как угнанный самолет, раскрашенный в психоделические цвета. Протест вырождается в эффектный художественный жест, уже не претендуя на катализацию перемен.

'У того, кто в юности не был радикалом, нет сердца, у того, кто в старости не стал консерватором, нет мозгов' - эта фраза обычно приписывается Черчиллю.

Начало фильма, про молодеждные бунты и обсуждение революции, смотреть было нелегко. Во-первых, камера плясала из-за псевдодокументальной съемки. Во-вторых, очень уж смешно и устеревше смотрелись ребятки в бакенбардах и порноусах, цитирующие Мао и собирающиеся делать революцию (а кофе для отважных революционеров идет варить девушка).

Зато потом начинается сон, видение, медитация. Бесконечная поездка в пустыню и бесконечный полет. Он и она встречаются, говорят о важном и неважном, занимаются любовью, расстаются. Он погибает, она мечтает взорвать буржуазный мирок, откуда она родом.

Дивная прекрасная пустыня, нелепые прекрасные герои. Много музыки.

Очень жаль, что фильм я посмотрела взрослой, а не юной, мозгами, а не сердцем. Тогда у меня был только клип Smashing Pumpkins 'Today', явно inspired by.

Редкий случай, когда позволяю себе писать рецензии на картины Антониони во многом потому, что не могу скрыть того, что он, пожалуй, мой любимый режиссёр на все времена, что само собой снижает всякую объективность в оценках. Однако сделать это на один из экспериментов интеграции его неповторимого стиля в другую культуру не видится мне ни завышенной планкой, ни чрезмерной ответственностью, хотя многие могут поспорить – Забриски Пойнт во многом классика и характерный представитель жанра.

И без того невероятную ауру картины дополняет всё, что связано с её созданием, влиянием и почти мистическим фатализмом, начиная с того, что Маэстро мог легко позволить себе не включить песню “The Doors”, специально написанную для фильма в саундтрэк и заканчивая тем, что лента, несмотря на провал в прокате, считается многими чуть ли ни трендом своего времени. Блестяще презентовав дебютантов-полупрофессионалов на главные роли, Антониони во многом определил и их собственные судьбы, трагично переплетённые с судьбами героев, что делает Дарью и Марка ещё органичнее. Столь непонятное для местного жителя видение далёкой для европейцев Америки подхватил в дальнейшем Вим Вендерс, углубившийся в road-movie настолько, что это постепенно привело его к триумфу в Каннах (“Париж, Техас”, 1984). Актуальность же фильма Микеланджело не сложно проследить и до наших дней, взглянув пристальнее хотя бы на творение Оливье Ассайаса 2012 года, с весьма неплохим переводом на русский аналогично моему заголовку: волнения молодёжи, 70-ые, юношеский максимализм, любовь/секс – всё это живо до сих пор.

И всё же магия итальянского гиганта кино неповторима! Позы, жесты, движения, фразы – автор играючи переносит своё воображение на экран, словно наливая дорогое вино в бокал. Он легко опускает детали сюжета, акцентируясь на чувствах и ощущениях, не пытается раскопать в недрах души героев мотивы их поступков или создать целостный положительный образ. Микеланджело гораздо приятнее ненавязчиво простить героям, себе, да и зрителям некую поверхностность их поступков, тем самым выделив их как “Моменты счастья”, которые так “Сложно найти, легко потерять и невозможно забыть” – не удивлюсь, если данная фраза родилась именно глядя на Марка и Дарью до того, как она стала мэйстримом.

Не сложно догадаться, почему не менее великий Феллини был намного ближе заокеанскому зрителю с его царским размахом вечного праздника и многолюдностью среды обитания его персонажей. Эстету Антониони чуждо подобное, ведь он скорее добавит толпу как нечто мешающее героям, ещё больше вгоняющее в одиночество и без того терзающее каждого из них. Пустыня Долины Смерти намного притягательнее тем, что, укутавшись в неё, можно позабыть обо всём и словно оковы, сбросив с себя одежду, насладиться мимолётным, но в тоже время таким бесконечным счастьем! Режиссёр, немного приоткрывая недоступную красоту мира своего кино, как будто приглашает нас на минуту стать его частью в двух самым известных сценах картины, где мы вместе учимся ненавидеть и любить.

“Забриски Пойнт” – это глоток свободы, пронизанный поблажкой жажде любви, прорывающейся из-под самоконтроля; это бунт во имя счастья, сваливающейся на зрителя как снег на голову (или, если хотите, как самолёт на автомобиль); это то, о чём не говорят в первую очередь, но вспоминают с трепетным чувством; это то, что не сказать о каждом, но приятно отметить в себе. Это то, что вечно.

8 из 10

«Забриски Пойнт» (1970) Микеланджело Антониони стал вторым проектом режиссера, снятом на английском языке, а его действие неожиданно происходит в Америке 60-х годов. Молодые люди Марк (Марк Фрешетт) и Дарья (Дэрия Хэлприн) случайно встречаются в Долине Смерти. Дарья едет в город Феникс, чтобы выполнить муторную работу над проектом своего босса. Марк — вчерашний студент, угнавший самолет, «чтобы улететь с земли». Антониони погружает зрителя в эпицентр разногласий властей и протестующей против капиталистического беспредела молодежи. Причем передать дух эпохи режиссер смог так точно, что его тут же обвинили в том, что своим фильмом он разжигает антиправительственные бунты и пропагандирует антиамериканские настроения.

Фильм назван по местности «Забриски пойнт» в Долине Смерти. Местность, где происходит действие фильмов, у Антониони всегда подчеркивает настроение персонажей и ситуаций. Долина Смерти — лишенная жизни пустыня, откуда даже речная вода испаряется, не желая там оставаться, — подчеркивает опасность ситуации, заигрывание с судьбой, постоянное нахождение на грани дозволенного, а также классический лейтмотив творчества режиссера — одиночество, отстраненность и непонимание человеком человека; символизирует редкие минуты душевного покоя, прерываемого беспокойным миром.

Европейский взгляд на культуру хиппи в Америке 60-х, эдакий «Беспечный ездок» от Антониони, только не про байкеров, а про студентов, снятый в стиле «роад-муви», что прекрасно сочетается с традиционной антониониевской фабулой «дороги в никуда» («ложного движения», если воспользоваться названием фильма немецкого режиссера Вима Вендерса — поклонника и последователя Антониони). Музыка рок-группы «Pink Floyd» отлично подчеркивает бунтарское настроение фильма, культурного протеста, альтернативного взгляда на мир, духовной борьбы, выливаемый в открытое физическое противостояние. Как Джон Леннон, вокалист «The Beatles», протестуя против введения американских войск во Вьетнам, вместе со своей супругой, авангардной японской художницей Йоко Оно, провел целую неделю в номере отеля, не покидая пределов кровати.

Через пять лет после «Забриски Поинт» Антониони выпустил фильм «Профессия: Репортер» (1975), ставший практически антонимом данного фильма. Если в «Забриски» герои бегут от мира, пытаясь наполнить его своими смыслами, то в «Репортере» герои бегут от собственной тени, от самих себя, своей жизни, судьбы, пытаясь стать другими людьми, но еще вчерашнее прошлое, словно Злой Рок, преследует их, будучи не в силах отпустить. Но «Забриски» не оставляют на сердце шрам, вгоняя в подобие депрессии, как «Профессия: Репортер», а наоборот — вселяют надежду. Марк, спустившись с «небес», словно ангел, показал Дарье истинный вкус жизни, лишенной погони за материальными богатствами, пробудил в ней дух молодежного авантюризма и бунтарства, обычно растворяющегося с возрастом. Она освободилась в финале, когда ее воображение покончило с буржуазной атрибутикой, разнеся ее в клочья. К анархизму Антониони, естественно, никого не призывает, оставляя вопрос ценности радикализма в отношении чего бы то ни было на совести зрителя.

Очередная антониониевская лента о людях, которые никак не могут найти себе места в этом мире. Режиссёр как-бы продолжает размышлять над одной из важнейших проблем человечества - невозможностью познать нашу реальность, но делает это очень нетипично, раскрепощённо и впечатляюще в духе лучших творений Нового Голливуда. Причём эта раскрепощённость вряд ли пришлась бы по вкусу знаменитому снобу Андрею Тарковскому. Что-то подсказывает, что ему меньше всего нравился этот фильм одного из своих любимейших режиссёров. Он мог в типичной для себя манере посчитать его слишком вульгарным и может быть не одобрил некоторую претензию на зрелищность (эпизоды с самолётом), которая обычно присуща коммерческому кинематографу. Такое кино, как известно, он не жаловал.

На примере молодёжных бунтов 60-х Антониони рассказывает историю о парне, который стремится уйти от этой суетной жизни подальше. Ему чужды земные интересы вроде борьбы за право всеобщего равенства. Вскоре он встречает девушку, которая также находится далеко от мирской суеты. Используя безжизненные пейзажи Долины Смерти режиссёр впечатляюще воплощает внутреннюю пустоту героев, которые пытаются её заполнить друг другом. Но такие герои не едины, они представляют целое поколение, которое как раз осуждает режиссёр. Такие люди чаще всего устраивают бунты ради бунтов, чтобы только не следовать установленным порядкам. Они чувствуют себя запертыми в стенах норм и моралей, как Дарья в доме своего отца, и пытаются сделать всё, что угодно, лишь бы не вести порядочный образ жизни, который ведёт большинство. К чему приведёт такое неподчинение? Разве не к деградации? Это приведёт к смерти не только личности, но и всего, что кропотливым и тяжким трудом пыталось создавать человечество на протяжении тысячелетий. Да, выходить из зоны комфорта нужно, но не стоит доводить эту идею до крайности. Разве будет толк от разрушения?

В «Фотоувеличении» Антониони показал бессмысленность жизни по правилам и провозгласил иррациональность всего сущего, в «Забриски Пойнт» же он осудил людей, которые за неимением смысла жить по правилам пытаются разрушить свою комфортную жизнь. Вроде бы на первый взгляд противоречивые идеи: если нет смысла жить, то зачем продолжать существовать? Тогда стоит разрушить свой мир или убить себя. Но раз режиссёр прожил очень долгую жизнь, значит, жить ему хотелось. Думается, он жил в первую очередь потому, что хотел донести свои мысли до людей, он постоянно искал, исследовал, наблюдал, хотя главную правду о жизни он знал: истина в том, что не существует истины, но если мы перестанем делать вид, что это так, то ничего хорошего из этого не выйдет. С осознанием этого, думается, жил и творил великий мастер кино.

10 из 10

Картина 'Забриски Пойнт' снятая Антониони на излете 60-х больше чем просто документальная фиксация времени. Хотя стоит отдать должное великому мастеру, именно время запечатлено с какой-то неимоверной ясностью. Но, кроме того, фильм представляет собой уникальный сплав двух реальностей: реальности внешней (и здесь как я уже говорил все воссоздано с документальной точностью) и реальности внутренней (той реальности, высветить которую Антониони старался на протяжении всего своего творчества). Думается, что только такой подход позволяет передать образ времени. Вскрыть душу человека, соотнести ее с внешней действительностью, сплавить объективное и субъективное с целью наиболее адекватного отражения этой действительности. История двоих: молодой секретарши из Феникса и студента, угнавшего самолет. И здесь Антониони в очередной раз странным образом нащупал естественность, пригласив на главные роли непрофессиональных актеров Дарью Холприн и Марка Фречета. Картина показывает, как молодые люди в меру своих сил пытаются бороться против материального процветания и 'общества потребления'.

Мне кажется, чтобы понять 60-е, и, в особенности 68-ой, фильм Антониони подходит как ничто другое. В отличии от Годара, который конституировал культуру 60-х в своих гениальный картинах, Антониони рассказал о ней. Бывает, что человек, пытаясь высказаться, оттачивая свою речь, все-таки допускает те или иные шероховатости. Антониони не допустил ни одной. Великий фильм Микеланджело Антониони о великой бунтарской эпохе 60-годов.

Мальчик с густой шевелюрой, одетый в сорочку с задранными рукавами, заправленную в брючонки с ремнём — то ли от жгучего солнца, то ли от замороченности, бродит в стильных солнечных очках и с закинутой на плечо курткой по городским улочкам как каторжник, выбравшийся из кутузки, или растяпа, внезапно утративший родные пенаты. Забредший на аэродром молодой бунтарь-революционер Марк, недолго думая, угоняет маленький частный самолёт. Пальцы, недавно цеплявшиеся в рукоятку пистолета с намерением нанести увечье копу, теперь жмут кнопки зажигания двигателя аппарата, способного умчать вперёд, вверх, вдаль, куда-то в метафизическое, трансцендентальное, неземное: где не слышны ссоры кучки студентов, бастующих против буржуазного конформизма, и нет бесконечных перепалок с представителями закона, и главное — нет его самого в мятежном, буйном мире, который словно поглощает всё обрамляющее, даже непорочное отчасти, вроде Марка, не успевшего выстрелить в копа, но тем не менее обвиняемого в чужом преступлении. Поднимая небольшое воздушное судно ввысь, он, подобно пытливому неискушённому мальчишке, симультанно впитывает всю палитру раскрывающегося горизонта: усталая от прозаичности гримаса преображается до улыбчивости, но всё такой же измученной, будто бы от нежданного катарсиса. Но до него ещё не пришло время. Чудной пилот рассекает воздух и делает непринуждённые круги, подчас очерчивая силуэт самолёта на асфальте сблизи, привлекая внимание единственного водителя на длинном бесконечном шоссе, которым оказывается красивая и обычная девчонка Дарья, держащая путь в иной город по работе. Образовавшая в необычных условиях пара останавливается среди безжизненной пустоши, временно абстрагируясь от привычного обыденного ритма. Герои находят холмистое местечко под названием Забриски Пойнт, такое же одинокое, как они сами до встречи, и начинают исследовать его и друг друга.

Итальянский экзистенциалист Микеланджело Антониони на примере Америки 60-70-х исследует общество, голосящее о равенстве и тотальной свободе. Погружаясь в конъюнктуру того времени, со студенческими бунтами, их реакционными заявлениями и ревизионирующими привычные постулаты общественного порядка, постановщик ставит политизированное кино, но чистая политика, затрагиваемая в начале фильма, со временем истончается. Режиссёр отстранённо смотрит на события и героев фильма, как бы наблюдая за ними. Он рассматривает «побочные эффекты» революционных попыток и остаётся всего-навсего зрителем своего же сюжета, не лишённого в то же время импровизации, что ощущается и в сиюминутном отступлении от политических принципов и мотивов; и в бурлящих, бушующих страстях героев, стискивающих уже в объятиях друг друга; и в стремительности и необычной быстротечности их отношений, что прямо под открытым небом и палящим жарким солнцем они отдались друг другу, будто бы в последний раз. Но не они первые, не они последние: на местных пустынных просторах находились уже десятки-сотни таких же бунтарей, внезапно давших волю чувствам. Их жизнь как фотоплёнка, которая подчас высвечивается на солнце, а пустыня напоминает мираж, символьную рекурсию режиссёрских видений различных жизней, бывалых страстей, тленных наслаждений. Пустырь становится авторским выражением ирреальности, иллюзорности. Этот миниатюрный рай не вечен, он служит лишь прибежищем для тех, кто сбежал от невыносимых реалий. Марк с Дарьей, подобно Данте, оказались в далёком от родного крова месте, не пройдя ещё полностью свой земной путь. Несложно будет обнаружить ад, чистилище и рай, правда на нашей грешной земле, да и слитыми воедино. Адская здесь неутомимая жара и несправедливость с безысходностью от обвинения невиновного в преступлении; чистилище в освобождении от цивилизации, живущего распрями, в очищении себя; райские кущи находят отражение в обретении друг друга, нового мира. Однако исходя из нарративной свободы картины, вряд ли будет уместно окрестить фильм комедией, даже пользуясь средневековой терминологией, подобно Данте.

Вместо прямой драматургии Антониони предпочитает статику. Хотя, казалось бы, что в ней исследовать? Пожалуй, самих людей, психологические нюансы. Важно время, его течение глазами героев, но больше самим режиссёром, который лицезрит и влечение, и вожделение, и страсть, однако не видит ни прозрачного неба, ни пасторального заката. Вопреки наличию романтики и чувственности, в сущности, он снимает не о любви, скорее о неумолимом времени, уносящем с собой не только пламенные чувства, но и революционные стремления. Его герои не способны по-настоящему любить, страсти лишь рефлекторные импульсы, ведь значительные перемены подспудно пробуждают и желание к некоему раскрепощению. Любовь таких революционеров обречена, они лишь узники обстоятельств, жертвы внутренних порывов, времени как такового. Поддавшись энтузиазму изменить мир, герои склонны по ходу развития сюжета уходить вообще от всякой конкретизации собственных чувств. Высказываясь о свободе и равенстве для всех, Антониони пропагандирует свои идеи, но тем не менее не становится мечтателем, а остаётся верен экзистенциализму, и понимает, как и покойный Ричард Олдингтон, что время — также мираж, оно сокращается в минуты счастья и растягивается в часы страданий, как многократный взрыв огромной виллы в воображении героини, выражающий её накопленную боль, не передаваемую посредством обыкновенных эмоций, зато эффектно представленную в виде символьной рекурсии. И после «беззвучного» эмоционального взрыва, как и кинофильма в целом, не хочется ничего. Ничего, кроме как выбежать на улицу, рвануть к первой понравившейся девчонке, впиться в её губы и умчаться с ней куда-то в метафизическое, трансцендентальное, неземное, раствориться где-нибудь там, в ней, в природе, в бесконечном мире. И снова впиться в губы, жадно, неистово, буйно, дико, безудержно. Как в последний раз. Потому, что потом не будет времени. Потом будет поздно. Потом не станет никого.

Меня, вас, её...

Кровь будет внесена в рождение нации (с)

Jim Morrison

'Когда ты видишь в Чикаго юношей и девушек с одеялами на плечах и цветами в волосах, которых избивают взрослые люди в шлемах, ты чувствуешь, что очень близок к тому, чтобы заключить с ними полный союз, без всяких оговорок: им известно то, что неведомо взрослым, то есть то, что реальная действительность - это неразрешимая загадка, и в их натуре не склонять головы и не оставаться пассивными к этой загадке и не соглашаться спокойно взирать на эту действительность, которая привела к чудовищным результатам'

Микеланджело Антониони

Я схожу сейчас, просто схожу с ума от того, как в меня через странную серебристо-голубую меланхолическую Любовь, вбил в суть моего подсознания, а может быть, и в суть моей судьбы и life way - фильм Zabriskie Point... Я ухожу в него, я растворяюсь в нём... В этой тонкой психоделике - состояние начала...

'Пять к одному, бейби, один к пяти, - никто не выйдет отсюда живым' (с)

Zabriskie Point - это источник протеста, когда плата за расширенное сознание - честная война, граничащая с суицидом и саморазрушением, война с собой самим, через которую человек духовно поднимается до самого себя. Катарсис и очищение, обновление, замирание сердца. У этого фильма абсолютно нет назидательности или какой-либо особенной идеи, этот фильм - воплощенное искусство, а оно всегда подобно живому существу своей непредсказуемостью. И Антониони берёт и ведёт нас от ложных декораций выдуманной жизни в первозданную пустыню, где человек может быть только тем, кем является на самом деле. Мы можем растеряться, сопротивляться обаянию фильма, но никто не может противостоять отчаявшейся красоте, - у неё есть право на наши души, - и мы идём за ней по автострадам и пустыням, летим на самолёте через нищету и блеск, и не пытаемся помешать тому, чтобы 'наш мозг взорвался, сердце растаяло, а глаза ослепли'.

Забриски Пойнт - это интеллектуальное кино для тех, кто отрицает интеллектуализм как средство к жизни. Начиная с очень демократичного неореализма и документалки, исследования отдельного человека, Антониони подошёл к исследованию всего человечества. Художник пришёл к той полноте бытия, настолько смешав происходящее на экране с жизнью, что мы опять будто смотрим документальный фильм, - и ведь верно, - и Марк, и Дария - это реальные люди, и они играют самих себя.

Страдание, обречённость, брошенность этих людей... но куда? - к неизбежности Идти; к своему кайфу, к своей свободе, отрицая этот мир, это общество во всех ипостасях вообще. И Марк, и Дария сохранили своё достоинство, - the death before dishonor, - и когда Дария взрывает взглядом этот сумасшедший мир, эту чудовищную декорацию, повисающую психоделическими осколками разбитого сознания в апокалиптической музыке Пинк Флойд, торжественной в своей честнейшей безысходной трагичности, как и их 'Концерт в Помпеи', - только тогда мы начинаем понимать ту тонкую депрессию конца 60-х, встретившую своим серебристом привкусом лёгкий фиолетовый кайф свободных 70-х...

И вот ты идёшь, бежишь, скользишь в кайфовости своего расширенного сознания туда за ними...и... или ты бежишь от стены like hell? Ты бежишь за теми олдовыми пророками, которые потрясли тебя когда-то в детстве своими волосами, в которых запуталась твоя неизреченная Истина и твой неизречённый Суд себя за... и ты бежишь за ними, по их следам, по их дороге, по их трассе, только так сильно опаздывая, зная, что холодный ветер реальности не даст тебе увидеть потрясающий блеск их глаз, знающих всё...

И теперь - между тобой и ими - навсегда долина Zabriskie Point: такая тоска, такая Истина и такая потерянность... и твоё одиночество или сведёт тебя с ума, или заставит разрушить эту бездушную Стену... Но только твой life way сделает твоё откровение настоящим, искренним до предела... И уведет за предел этой Реальности, к чему тебя зовёт ещё голос богов, что верят в тебя.

'Моя цель - найти предел этой Реальности и выйти за черту этого предела' (с) Джим Моррисон.

Тонино Гуэрра, один из создателей этой истории говорил, что 'Америка - страна абсурда и одиночества', а Альберто Моравиа писал об этом фильме: 'Америка - такой же бесплодный и выжженный край, как пустыня в 'Забриски Пойнт', где невозможно любить и быть любимым. А любовь - это жизнь, следовательно Америка, такая, какая она сегодня, враждебна жизни'. Только смотря этот фильм, читая хроники, читая то, что писали о нём в 1970 году в СМИ, начиная от 'Литературной Газеты' и заканчивая радикальными университетскими изданиями США, начинаешь понимать, как близок был мир в те годы к глобальному потрясению, к общемировой революции. Не случайно фильм Zabriskie Point ворвался в жизнь России в 90-х, как Предупреждение, и выходил даже журнал с таким названием.

Сегодня не Америка, сегодня весь мир стал таким, и пророчество Антониони сродни пророчеству 'Донни Дарко' Ричарда Кейли или Александра из 'Жертвоприношения' Тарковского, - но ты вернёшь мир, - себе и всем, кто вокруг тебя, - только пройдя через свою настоящую боль, познав настоящее растворение в жизни и любви в этой Долине Смерти, где Эрос побеждает Танатос, отрезав все иллюзии, и пройдёшь за предел, и выйдешь из него по-настоящему, потому что 'выход наверх лежит через боль'.

И это то же самое, что передал Джим Моррисон в 'Американской Молитве', и в L.A. Woman, которую специально писал для этого Чуда...

'Антониони бросил на одну чашу весов любовь, а на другую - целую цивилизацию, и любовь перевесила. По мнению американской критики, эта операция незаконна, едва ли гибель любви может служить детонатором светопреставления' (Моравиа), и странное смирение Пустыни и Её странников, которых она прячет в себе от неистинного мира, настолько не революционно, настолько лишено агрессии, что их победа сильнее, пугающе, неотвратимее.

И если ты знаешь, что такое быть молодым, желать свободы и счастья, прорываться от смерти к любви, то когда выйдешь из кино или закроешь крышку ноута, - этот фильм будет продолжаться для тебя в лицах людей, в их волосах или бородах, отблесках, запахах сигарет тех, кто часть твоего поколения, хипстерских очках или дауншифтинговой отстраненке, в трансерах, хиппи, в их взбудораженном сознании. Ты придёшь домой и не будешь спать, ты будешь сидеть и курить свою первую сигарету, ты уничтожишь социальные сети, ты порвешь со всем нелепым и смешным, потому что поймёшь, что вся наша цивилизация - это чьё-то мощное надувательство, а ты больше не заложник ни своего абсурда, ни чьего-то ещё...

10 из 10

Люблю фильмы Антониони. Они – как окно в другую эпоху – тогда на земле жили другие люди, в большинстве своем, по крайней мере. Чем-то она неудержимо привлекает, хотя и эстетика, и, так сказать, «духовные поиски» оставляют впечатление какого-то тупика. Не туда! Многое кажется сейчас наивным и непонятным. Смотреть Антониони трудно, его киноязык, как замедленная речь. К примеру, хождения М. Вити по пустынному кадру порой раздражает. Зато фильмы режиссера, если хватает терпения их досмотреть, прочно впечатываются в память.

«Забриски Пойнт» впервые видел в видеосалоне в эпоху «катастройки». Досадовал на бесящуюся с жиру западную молодежь. Им бы пожить нашей жизнью, почувствовать на своей шкуре реальность окружающего социального ада! И чего им не хватало – ведь объективно бунтари конца 60-х – это самое благополучное поколение в истории земной цивилизации. (После них реальный жизненный уровень для большинства фактически не рос). Конечно, молодежи тогда не хватало секса. Без запретов и ограничений. Выросло поколение бэби-бумеров – многочисленное, не знающее, что такое военное и послевоенное лихо. Те блага, которые с таким трудом достались родителям, им казались само собой разумеющимися, «естественными». В этой уверенности они и начали бунтовать: «эрос» боролся с «цивилизацией» ( См: Г. Маркузе «Эрос и цивилизация»). Сытым, благополучным, «хайрастым» хочется полной свободы, а тут жёсткие правила, военный призыв, раздельное проживание, то да се. Как тут не взбеситься. Идеи тоже подкинули в псевдофилософской оболочке. Примерно так: если вы занимаетесь любовью на заднем сиденье автомобиля, то вы боретесь против капитализма, «техноструктуры» и т.д. Какие привлекательные лозунги для того, чтобы бросить учебу и кидать камнями в полицейских.

У нас сейчас совсем не то. Во-первых, молодежи мало, и она не склонна к какой бы то ни было революционности. То, что социализм – дерьмо – пожившие в нем, хорошо знают, но что и капитализм тоже – многим еще предстоит узнать на своей шкуре. Хотя уже и испытали и поняли, что вокруг укрепляются те структуры, которые у молодежи 60-х вызвали гнев. Кроме того, секс-революция отшумела и Маркса с Фрейдом скрещивать больше не надо, как и сублимировать сексуальность, вешая над кроватью портреты Мао. Смеяться над бунтарями той эпохи легко, как и осуждать, но не правильнее ли посочувствовать? Если сейчас какой-то маргинал захочет побузить, то за него крепко возьмутся. Цепи прочны – «Затмение не по Антониони»!

Именно поэтому главный герой «Забриски пойнт» вызывает у многих такое сочувствие и даже зависть. Он умер, но не от скуки. Он отомстил полицейскому зверю (расправляющемуся с «несогласными») за убитого товарища. Он испытал восторг полёта, пусть и на угнанном самолете. Он любил красивую девушку, они вместе наслаждались друг другом и красотой древней пустыни – пусть всего один день.

Что - лучше бы было выжить и обсуждать до геморроя бизнес-планы? Многие тогда не захотели этого: в последних кадрах фильма под взглядом красавицы старый мир взрывается и летит ко всем чертям…

Увы, всё вышло наоборот. Остался лишь шедевр киноискусства.