Из самых ужасающе-правдивых режиссеров Ульрих Зайдль один из самых-самых. Этот фильм влезает куда-то в мозг и его оттуда никакими клещами не вытащишь. Впрочем, это касается абсолютно всех фильмов этого режиссера. При таком раскладе очень трудно определить - нравится ли автор, но я не задаю таких вопросов, а просто продолжаю смотреть его фильмы, постоянно оглушая свое сознание новыми кошмарами.

Данный фильм, конечно, совершенно не страшен, но в нем отображена какая-то бесчеловечная грань отчаяния и холодного цинизма. Женщины уже близкие к пожилому возрасту приезжают на отдых в Африку. Не самое, казалось бы, лучшее место. Лично я плохо отношусь к подобному туризму, где все измеряется разницей в уровне жизни. Противно мне ощущать себя белым господином, жалею я людей и не желаю ими помыкать.

Африка знаменательна множеством молодых местных и Зайдль (фамилия ему очень подходит) совершенно безапелляционно и беспардонно влезает в местные реалии, показывая их без прикрас и сантиментов. Его стиль убивает, на свет божий вылезает даже не уродство, а нечто стандартное, от чего люди обычно отворачиваются. Циничные европейские тетушки и абсолютно наглые лживые местные. Кто кого. По мне, так никто, ибо победил в итоге какой-то реальный подручный сатаны. И это не просто неправильно или грязно - это все за гранью. Фильм страшен и убивает все добрые позывы.

Скорее всего, как я думаю, такие фильмы нужны, потому что режут правду-матку и шокируют всех, у кого белые перчатки. Фильм состоит из трех частей, эта называется 'Любовь'. При своей довольно грубой душевной организации, я вторую часть смог посмотреть только с третьей попытки. Третья до сих пор вызывает омерзение. Не знаю - как назвать это кино в принципе, но оно настоящее, хотя и убивает оптимизм и кажется чернее любой самой ужасающей чернухи.

10 из 10

Помните цветаевское: «Простите Любви – она нищая! У ней башмаки нечищены, – И вовсе без башмаков!»? В общем-то, в фильме Ульриха Зайдля любовь тоже и разута, и раздета. И в общем-то, ее откровенничающая самой собой нагота почти что в шаге от юродства, которым спасался и, может, все еще спасается мир. Но очень большой вопрос в этом «почти», т.е. в том, о такой ли, как Цветаева, любви говорит нам австрийский режиссер, уверенно, строго, красиво, шокирующе и холодно-справедливо снявший свой «Рай» (часть 1).

Видите сами, у Цветаевой, как у Павла, сказано о любви райского типа, той, что долготерпит, милосердствует, не превозносится, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит... И нет богаче нищего, который все отдал любви или во имя нее. Он обретает рай и сияние вечности.

У Зайдля «нищие любви» любви не обретают. Оно и понятно. Это раньше писали и снимали о простом, о том, что миру отчаянно не хватает любви. Цветаева вот тоже… А сейчас, в мире, галлюцинирующем пустотой и до зубов укомплектованном всевозможными подделками под настоящее, снимают и пишут, что любовь ему – миру этому - не нужна вовсе. И если вдруг пробьется она (то ли смело, то ли слепо) сквозь замурованность чьей-то отчаявшейся души, то будет выглядеть как эта голая австрийская тетка, как безумная (чудинка, ненорма, аномалия, помеха), странная, чужая…С каким упорством, с какой непрошибаемой наивностью Тереза готова отдать себя и деньги красивому кенийцу с дредами, веря, слепо, бесконтрольно, как лунатичка, веря, что можно любить, и ей, и ее – можно! Рай иллюзий так ласков и откровенен своими миражами… Только изгнание из него незамедлительно. Что было пропуском в этот рай? Деньги – протезы цивилизованного потребления всего-всего: от напитков в баре – до тел и душ.

В этом раю, где Терезе так хорошо поначалу, она никакой паутинкой, никакой вуалькой режиссерской от нас не спрятана (хоть самые роскошные сцены фильма как раз под вуалью-тюлем-сеткой). Наоборот – вся как на ладони, голая королевна любви… и рядом такой же голый король, только знающий, что голый.

А когда все сломается, когда она поймет, что ее любовью был лишь живой вибратор, когда визгами и стонами поманит удовольствие и прикажет лакомиться до отвращения и забытья, и когда в бесконечной ловле сексуальных отрад будет уже непонятно (да и неважно), кто плотва, а кто щука, кто курица, а кто крокодил, когда Ева съест почти все яблоки, а последним сломает зубы... Тогда станет окончательно ясно, что этот фильм не о любви, а о ее фантомной боли (хоть ампутирована, но ноет). А его режиссер из тех великих (что ж поделать, сейчас именно такие великие), кто гасит свет, приговаривая, как мамаша Кураж: «подкупность у людей – то же самое, что у Господа Бога милосердие», а потом берет мир за хвост, бросает его к черту и зовет апокалипсис на «ты», то ли как друга, то ли как младшенького: джамбо тебе, джамбо! И полное акуна матата…

Уверена, ни любовь, ни веру в нее, режиссер опорочить и опозорить не хотел, нет в его замаскированном под потеху вопле ни стеба, ни самомнения, ни легкомыслия (грех - искать в этом фильме что-то веселенькое). И, наконец, свою героиню он любит, давая и ей возможность какое-то время тоже любить…

По большому счету, я не могу принять в талантливейшем Зайдле одного. Любя и говоря о любви, он остается трезвым в стельку (и его строгий, фронтально-симметричный, выглажено-правильный и до буквальности красивый эстетизм – тоже трезв). Режиссер дает нам правду факта – слезы опустошения поломанной стареющей женщины в одиноком номере ее несбывшегося рая, слезы никому и ни зачем. А мог бы дать, т.е. подарить, правду Любви: «Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится...».

Именно поэтому кино «Рай: любовь» кровью и плотью принадлежит своему разочарованно гасящему свет времени, а не вечности. А вечность ждет того, кто возвратит не раз шельмованному и обесславленному современным искусством слову «любовь» его исконно-первоначальный возвышенный – райский - смысл.

Ульрих Зайдль – не из тех режиссеров, что заботятся об эстетическом удовольствии зрителя. Как любой порядочный австриец, в своих кино-высказываниях он строг, лаконичен и не стесняется резать по живому. Начав как документалист, он и в дальнейшем придерживался реалистической манеры. И так же как его более заслуженный соотечественник Михаэль Ханеке, основным предметом своих эмпирических изысканий, он выбирает современного европейца.

Нисколько не церемонясь, он, подобно заправскому скорняку, снимает со своих героев, в которых безошибочно угадывается, тот, или иной, класс европейского общества, поверхностный слой. И здесь уже чувствует себя, как древесный червь в трухлявом туловище когда-то гордого и могучего Древа Жизни.

В молодости Ульрих Зайдль хотел стать священником. И, безусловно, клерикальный скепсис относительно духовного благополучия людей нового века, чувствуется в его зрелых работах. Вот и центральный персонаж самой успешной из них, «Рай: Любовь», Тереза, не находит своего счастья. Уже слишком запущенная и немолодая для амурных приключений, она еще не так стара, чтобы не ощущать позывов плоти. Поэтому идеальным решением, в какой-то момент, становится визит в Кению, где, как говорят, плоть молода и свежа, а ее обладатели для любви границ не знают.

Но вскоре обнаруживается, что Кенийцы, хоть податливы, но ужас как корыстны. В Раю действуют свои правила и он, как и стоило полагать, иллюзорен. В весьма комичной манере, Зайдль демонстрирует нам хождения Терезы по замкнутому кругу раскаленных эбонитовых фаллосов, на которых как сливочное масло, таят ее романтические фантазии. А в промежутках между – еще и содержимое кошелька.

Тут то и обнажается вся подноготная единственной по Зайдлю актуальной для европейца версии Рая. Вход в него платный. Вот что бывает, когда товар и продавец это одно, так скажем, лицо. Механизмы общества потребления, оказались усвоены аборигенами не хуже, чем гостьям из цивилизации, собственно и преподавшим сей ценный урок. Так что удовольствие здесь получит лишь самые честные в своем консюмеризме. Те, для кого эта схема столь естественна, что другой просто не существует.

Зайдль по привычке выстраивает весьма отталкивающий образный ряд, который несколько теряет в эффекте из-за упомянутой комичности происходящего. Зато в плане общей смотрибельности, картина от этого только выигрывает. Тем более что на кульминационной сцене оргии, судороги отвращения минут лишь самых стойких. В общем, равновесие составляющих, которого так не хватало «Импорту-Экспорту» было успешно найдено.

Верен себе постановщик и в манере повествования. Отдаляя своих персонажей от себя, он снимает с себя за них ответственность, предоставляя зрителю выносить вердикт. Который напрашивается сам собой. Как пелось в одной песне, нет любви в сердце большого города. Вот и в сердце джунглей ее не нашлось. И дело, конечно, не в локации, а населяющем ее контингенте. Ищет он вовсе не любовь, потому найти ее ему не суждено, пусть даже самом лоне инстинктов. Он ищет, пусть временного, но освобождения от благ и устоев, которых вроде бы так судорожно искал. Спрос рождает предложение и наоборот, выгодная сделка готова. Осталось только раскошелиться. Ведь кушать хотят все.

Ах, как жаль, когда некоторые пишут в своих рецензиях, что Зайдль показывает свою героиню холодно и отстраненно. Да, он очень суров к ней. Но неужели не видно, как он ей сочувствует. Она почти безобразна, когда раздевается, но когда она получает порцию любви, пусть и продажной, какой спокойной, умиротворенной она кажется. Когда она спит, женщина прекрасна, как на картинах Рембрандта. Её тело излучает покой, свет. Она стремится к любви, сочувствию, пониманию, ищет и не находит их. Режиссер проводит её от простого отторжения, неприятия подобных связей, потом слом, заинтересованность, даже влюбленность в чернокожего героя. Она знает, что заинтересованность молодого парня немолодой женщиной не может быть правдой, что все подруги только пользуются молодыми телами, но рада обманываться. Дальше разочарование, разгул, участие в противной ей оргии, она почти доходит до края, когда унижение одного человека другим даже может приносить удовлетворение, она уже научилась этому. Но все-таки она останавливается.

Мысли автора удивительно понятны, донесены так ясно, вспоминается фильм 'Плащ Казановы' с прекрасной Инной Чуриковой. Как похожи женщины, которые хотят быть любимыми, желанными, которые не хотят стареть, хотят найти близкого человека.

8 из 10

Умный фильм о маленьких (и не очень) человеческих трагедиях на фоне большого современного глобализированного мира. Замечательная режиссура и еще более замечательная операторская работа фильма рассказывает историю о пропасти, которая пролегла между Европой и «Третьим миром».

Сюжет фильма прост и понятен каждому жителю мегаполиса. Главная героиня фильма - простая австрийка 'бальзаковского возраста' с не сложившейся личной жизнь и дочкой-эгоисткой сбегает из Вены в Кению, точно также, как это делает офисный планктон во всем мире, убегая из Москвы, Токио, Нью-Йорка в Анталью, Гоа или Таиланд. В Кении ее встречают теплые воды Индийского океана, чистый песок, пальмы, пятизвездочный отель и чернокожие мачо, ради 'отрыва' с которыми она, собственно, и приехала в жаркую во всех отношениях Африку.

Вообще, этот фильм блестяще показывает то, как нормальный человек может стать самой настоящей проституткой: 'белый' человек, получая сексуальное удовольствие за деньги, а 'черный' человек, став альфонсом. И те, и другие лишены человеческого достоинства, понимают это, но изменить что-то уже не в силах. Они, страдая, играют по правилам, которые были придуманы не ими. В этом фильме нет положительных персонажей, но есть герои, очень ярки, характерные персонажи. Отсутствие музыкального сопровождения помогает в создании абсолютно реалистичной картинки, и у зрителя складывается впечатление, что он находится рядом с героями.

Этот австрийский фильм после просмотра заставляет задуматься над тем, ради чего и ради кого мы живем, какие ценности мы исповедуем и что для нас является самым важным в жизни? Эти вопросы себе задают все: бедные и богатые, красивые и не очень, европейцы, россияне или африканцы, - не важно. Отличный пример остросоциального современного европейского кино «для всех».

Мне ещё с 'Импорта-Экспорта' начало казаться, что Ульрих Зайдль, позиционирующий себя как главный социальщик европейского кино, на самом деле прячет за своим явно эпатажным, явно ранне-маяковского толка гиперреализмом нежные ушки антрополога. Все его анально-влагалищно-блевотные пощечины общественному вкусу, уже скучно-привычные, а то и вовсе трансформировавшиеся в элементы лёгкого, щекочущего нервишки садо-мазо, служат, похоже, не более чем дымовой завесой для критиков и балаганной завлекалочкой для зрителя, тогда как истинная режиссерская сверхцель - в исследовании эволюции социума и самое человека, эволюции, в наши дни стремительной, а оттого - остро нуждающейся в детальном фиксировании. Навязчивая же идея Зайдля - в отслеживании изменений антропологической нормы: 'Импорт-Экспорт' занимался барьерами трудоспособности, 'Любовь' - гранью, за которой полноценность становится медицинской ущербностью.

Инвалидность до сих пор воспринимается как состояние ограниченности возможностей в обществе у человека-носителя физических, умственных, сенсорных или психических отклонений. Стало быть, - продолжает логическую цепочку Зайдль, - при увеличении спектра возможностей в социуме неизбежно должно расти и разнообразие неполноценностей вкупе с количеством затронутых ими людей. Происходит своего рода выворачивание наизнанку программного 'мне невозможно быть собой, мне хочется сойти с ума, когда с беременной женой идет безрукий в синема'. Если сто мракобесных лет назад душа поэта содрогалась от неестественной включенности убогого калеки в семейно-репродуктивный контекст, то сейчас из этого контекста по физическим же критериям оказываются исключенными уже не обделенные, а просто недостаточно щедро (или надолго) награжденные природой. Постклимактерические, например, тётки, вполне себе физиологично располневшие за порогом пятидесятилетия. Пришла проблема пола, румяная фефёла, и громко заявила, что 'парням уды мочалить - не токмо для молодух'. Навязав тем самым матронам с недостаточно упругими попами и недостаточной же феерией у койке слегка брезгливое, но стойкое, тянущее вниз ощущение собственных обделенности и ущербности. Впрочем, именно в помощи ущербным - первейшая задача общества всеобщего благоденствия. Оно милосердненько позволяет олигофрену время от времени порулить на игрушечной машинке, а бабе-ягодке-опять - взаимообразно поиграться с гарантированно качественным фаллосом.

По Зайдлю, нет ничего вредоноснее, чем повсеместное насильственное, навязанное обществом вторжение этики, эстетики и функциональной логики сферы услуг в самые интимные уголки человеческого естества. Ибо порождает оно не чудовищ даже - уродов. Его 'Рай' - это своего рода ременный бич, которым он наотмашь хлещет ангелов двадцать первого века с их эльфийскими, толерантно-либеральными социальными формулами. Компетентная, под присмотром специально обученного воспитателя инклюзия инвалидов, достойная, с экзотическим отпуском, оплата труда такого воспитателя, клуб-отель в далекой бедной стране, дарующий европейцам - каникулярное счастье, а местным - рабочие места, сам скромный, обоюдовыгодный блуд даже - всё эти достижения нашей цивилизации, по отдельности замечательные, будучи выстроены в строгую причинно-следственную цепь, парадоксально превращаются в конвейер по изготовлению калек из медицински нормальных людей. С наглой алчностью искусственно возгоняя до непропорциональных размеров потребности, стоя на подхвате у каждой хотелки, предлагая платный суррогат жаждущему живого - этот конвейер становится прямым источником депрессий, фрустраций, семейных отчуждений, ненависти и самоненависти, экономического унижения и психологического насилия. Бедности, сирости, убожества.

Сам Ульрих Зайдль называет темой «Любви» отражение проблемы «европейского неоколониализма». В чем же он проявляется? Если метрополии прошлого честно и грубо выкачивали ресурсы из экзотических стран, то новый этап колониализма приобретает весьма пикантный характер, прикрывшись, вдобавок, обоюдным и взаимовыгодным соглашением сторон.

Немолодые европейские дамы едут в солнечную Кению за любовью, которой в родной Австрии (например) им и ждать не приходится. Оно и понятно - насаждаемый массовой культурой образ юной обворожительной красотки не оставляет женщине за 50 надежды на внимание к ее тонкой натуре и прекрасной душе.

Другое дело – жаркая Африка, картины которой в фильме ненавязчиво хороши. Ее стройные жители-красавцы – прямо-таки специалисты широкого профиля. Они не только готовы исполнять любые капризы «мамочек», но и без труда находят подход к каждой туристке - и к сентиментальной главной героине в том числе.

По ходу действия фильма (кстати, ничего совсем уж отталкивающего и шокирующего я в нем не увидела) Зайдль беспристрастно показывает не только духовный упадок европейского общества (что вполне ожидаемо), но и весьма неприглядную картину нравов жителей райского побережья. Что сделало их жадными, наглыми и беспринципными? Разлагающее влияние западных колонизаторов? А может быть, внутренний изъян жил и живет не только европейской душе? Можно подумать об этом, можно улыбнуться забавным моментам (которых в фильме достаточно), а можно просто насладиться лаконичными, фотографически притягательными кадрами.

У любви в фильме находятся как бы две стороны. А есть ли смысл искать рай хоть на одной из них – решит зритель этого фильма – интересного и экзотически красивого.

Очень реалистичная картина. Жизнь, как она есть, без прикрас. Фильм по сюжету напоминает 'На юг' с Шарлоттой Рэмплинг, но здесь все более правдоподобно и жестко.

Тереза живет в Вене, работает с детьми с синдромом Дауна. Она одинока, воспитывает дочь - перекормленную тинейджерку, и мечтает о любви, большой и чистой. И в поисках ее отправляется в солнечную Кению, к поджарым шоколадным мальчикам.

Выясняется, что 'любовь' там и впрямь на каждом шагу. Белозубые красавцы наперебой предлагают себя стареющим мадамам - все, что угодно, в обмен на несколько купюр. Делают они это по-разному - кто-то нагло и не стесняясь, кто-то исподтишка, давя на жалость к бедным африканским детишкам и больным родственникам. Но смысл всегда остается один и тот же. Вот только Терезе хочется другой любви. Хочется, чтобы 'глаза в глаза', хочется, чтоб ласкали не за большой кошелек, а за душу - невинную и прекрасную. И разочарование, которое испытывает она столкнувшись с реальностью трудно себе представить.

Фильм правдивый и очень нужный. Чтобы Джульетты всей планеты остерегались Ромео, проживающих на модных курортах. Чтобы не бросались сломя голову в объятия знойных красавцев, раскрывая души и кошельки, не ознакомившись сначала с прейскурантом. На любовь и нежность.

9 из 10

Бывший документалист в игровом кино все равно остается документалистом. Там, где нужно создать фантазию, он создаст инструмент, изобличающий реальность из-под груды фантазмов. Таков Ульрих Зайдль, который открывает «райскую трилогию» глубокими размышлениями о телесности, расизме и одиночестве в жаркой Кении.

Безжалостный Зайдль отправляет в кенийский секс-тур пятидесятилетнюю Терезу. Она едва-едва смирилась с собственным телесным разложением, как вдруг выясняется, что небольшая инъекция расизма может вернуть ей радость 'любви'. Горячие негры с большими членами сулят 'сахарной мамочке' романтику, и Тереза в это старается даже верить, а потом, когда ее кидают, обкрадывают и разрушают, мамочка вспоминает, кто здесь хозяин, а кто раб, и что Африка, вообще-то, Третий мир.

Скандальная популярность этого произведения, кажется, проистекает не столько из пикантной темы, легитимизирующей межрасовый секс за пределами сайтов для взрослых, сколько сильной степенью идентификации зрителя с героем, который, если еще не набрал лишний вес и не подурнел, то, скорее всего, готовится к этому в будущем. А там ад невостребованности, каждодневный ужас зеркала и дыхание старости за плечом. Зайдль даже не погружает свою героиню в эту ситуацию, она уже живет в ней. Достаточно раздеть полненькую актрису Тизель и положить ее рядом с мускулистым негром, чтобы она устыдилась себя по-настоящему, без актерских воплощений, и режиссер этим ресурсом беспринципно пользуется, но скорее как добрый, но хирург, намеревающийся поставить обществу диагноз.

У Терезы есть подруги, такие же старые клуши, которые, однако, не тешат себя иллюзиями, что горячие молодые парни могут всерьез ими заинтересоваться. Умело играя на разнице валют и повальной проституции в нищей стране, они спешат получить максимум удовольствия за свой короткий отпуск. Боровшаяся долгие годы за независимость Африка вроде и проиграла экономическую битву, но Зайдль, кажется, намекает, что на фронте фертильности ей нет равных. Не надо даже завозить с Черного континента черных мужчин в Европу, белые женщины сами поедут за ними на черный континент.

Зайдль словно говорит, что единственный способ принять себя - это уверовать, что 'другой' - животное, а тело - товар. И вообще-то, ничего кроме жалости это не вызывает. Хотя нет, еще массу вопросов к себе. Режиссер тем и безжалостен, что реализм его далеко не фильмический, а такой, который имеет непосредственное отношение к нам, к нашей самооценке, реакциям, комплексам, надеждам и страхам.