Среди не слишком многочисленной фильмографии Александра Довженко эта документальная работа, пожалуй, наименее известна. По крайней мере, по словам его биографа, сам Довженко никогда не включал её в список того, что сделал.

И причина тут, в общем, понятна, не надо даже открывать соответствующих книг, достаточно просто посмотреть «Освобождение», чтобы поразиться резким несходством двух его половин, причём половин не фигуральных, но почти посекундно точных: после 30 начальных минут перед нами уже совершенно другая картина.

Довженко, который в сентябре 1939 года отправился на Западную Украину, очищаемую от остатков польской государственности Красной Армией, чтобы на месте увидеть воссоединение своего народа (второе за двадцать лет, однако, по понятным причинам, «злуку» УНР и ЗУНР упоминать было нельзя в те пафосные дни), собирался снимать возвышенное, с большими историческими отступлениями и философскими обобщениями кино.

Впрочем, «снимать» здесь не совсем точное слово, поскольку весь материал у него уже был – сопровождавшие войска командарма Тимошенко операторы постарались на славу – но его оформление, а, главное, дикторский текст как главная изобразительная сила смогли бы реализовать его замысел с той полнотой, которая превратила бы «Освобождение» в немеркнущую классику украинской документалистики, поместив его в один ряд с самим «Заповитом».

Однако у заказчиков, т.е. Киевской студии, выполнявшей идущее с самого верха указание «правильно отразить присоединение к великой семье советских народов», были иные представления о том, как должен выглядеть фильм, отчего от довженковского замысла там остались лишь фрагменты.

Пограничный Збруч, бывший то ли Стиксом, то ли Железным занавесом и павший в одночасье; мрачные картины беспросветности под властью панов; митинг у могилы Ивана Франко, где попавший в кадр худощавый и седовласый Довженко лично возлагает венок; митинг у памятника Мицкевичу, где нет места национальной вражде и есть только братство…

Наконец поездка в Карпаты, где сохранилась во всей своей красочности и неприкосновенности жизнь гуцулов – сплав по рекам, расшитые наряды, женские и не уступающие им в праздничности мужские, танцы, трембиты, словом, всё, чем четверть века спустя пленяли «Тени забытых предков», – только в ч/б.

А дальше свобода творчества у Александра Петровича закончилась, и надо было исполнять ответственное поручение. После умело снятой атмосферы подлинного праздника во время голосования за депутатов Народного собрания, которым предстоит принять судьбоносное обращение к правительству СССР, и львовского парада победоносной Красной Армии, стартовали удивительные полчаса официоза.

Последние 30 минут картины – это натуральная нарезка выступлений делегатов, которые лишь меняют языки и локации, но не меняют тематику. Львов, Москва, Киев: Народное собрание, Верховный Совет, Верховная Рада.

Украинский, польский, немного идиша. Выступавшие от Западной Белоруссии говорили по-русски с вкраплениями полонизмов – «рада», «радянский» и т.п. Слово дали даже Вышинскому, который тоже говорил о долгожданном воссоединении разделённых народов, воссоединении навсегда.

Кстати, о персонажах. Подчиняясь тогдашней политической иерархии, Довженко невольно сделал так, что его фильм был просто обречён на десятилетия если не полного забвения, то, по крайней мере, не выхода в повторный прокат – к соответствующим годовщинам.

Помимо Сталина, появляющегося единожды, но многократно упомянутого в разноязыких славицах, Довженко обильно показывает тогдашнего Первого секретаря КП(б) У Никиту Хрущёва, кадрами с которым на ноябрьской демонстрации в Киеве и завершается картина.

Иначе говоря, до 1964 года «Освобождение» пребывало в полуопале из-за Сталина, потом – из-за Хрущёва. Когда же и того, и другого упоминать стало можно, фильм потерял свою пропагандистскую значимость: в конце 80-х предохранять с его помощью умы от набиравших силу националистов было уже поздно.

Чем «Освобождение», помимо осколков нереализованного замысла, любопытно сегодня? Если отвлечься от очевидных параллелей (иные кадры и реплики – это просто кальки с крымских репортажей, настолько разительно сходство событий), картина позволяет лучше понять мотивы тогдашних решений.

Сейчас, после того, как Галиция на рубеже 80-90-х ментально поглотила остальную Украину, оторвав её от Русского мира в декабре 1991 года, общим местом стал упрёк Сталину по поводу отторжения восточных польских крёсов.

Пьемонт, с которым не смогла справиться Вторая Речь Посполита, так и остался Пьемонтом, ждавшим лишь ослабления Империи, чтобы вновь восстать. Надо было оставить Западную Украину полякам – они добороли бы оуновцев, окончательно полонизировав край, и сейчас там было бы тихое цивилизованное место.

Рассуждения задним числом справедливы, однако следует учитывать, что это сейчас для нас западенцы – недобитые враги, хуже нацистов, а тогда это были угнетаемые ляхами братья, которых не только держат в нищете и голоде, но и лишают право говорить на своём языке.

И потому избранное – не Довженко, но студией – название ленты абсолютно искренне: в сентябре 1939 года Красная Армия шла освобождать томившихся почти 20 лет в польской неволе западных украинцев и белорусов.

Т. е. Сталин, при всей своей великодержавности, был не свободен от давления общественного мнения – прежде всего украинского – даже если отбросить соображение о его персональном реванше за 1920 год, когда Юго-Западный фронт так и не взял Львов: за Збручем наши, которых мы когда-то бросили.

Именно это чувство Довженко замечательно передаёт своим фильмом, смотря который начинаешь верить, что тогда, в сентябре 1939, действительно стоило входить на территорию бывшего Польского государства, уродливого детища не только Версальского, но Рижского мира.