Сжигающая дотла страсть, обнаженные чувства, роковые красавицы, любовь и кровь – вот то, что во все времена привлекало публику в театры, кинозалы и к экранам телевизоров. Непритязательную публику, скажете? А что тогда делать с классической греческой трагедией, куда девать шекспировские сюжеты, как поступать с «Евгением Онегиным», «Кармен», «Анной Карениной» и так далее, и тому подобное? Да, классический Голливуд сделал все, чтобы обязательность хэппи-энда вошла в плоть и кровь современного массового искусства, но ведь оно существовало и до Голливуда, и помимо Голливуда… Хотя будет ли существовать после Голливуда – я уже не уверен. Во всяком случае, что собой представляют современные латиноамериканские мыльные оперы, в которых красуются на экране старательно избегающие всякого намека на индивидуальность журнальные модели вроде Вероники Кастро или Натальи Орейро (или кто им там сейчас пришел на смену?) – объяснять никому не надо. Но в эпоху, когда телевизоры считались еще исключительной роскошью, а цветное кино в кинотеатрах было редкой диковиной, все было иначе.

А в странах, что лежали южнее Калифорнии и Техаса, иначе кардинальнее. И пусть эта «инаковость» не позволила именам Лолиты Торрес, Исабель Сарли и Нинон Севильи войти в историю наравне с Одри Хэпберн или Элизабет Тейлор – она делает их кинонаследие ценнее. И дело тут не только в языке (когда он был препятствием для киноактеров?) – в совершенно иной ментальности и иной актерской школе, о которой Станиславский, наверное, презрительно сказал бы: «Не верю!». Но что нам до Станиславского, когда на на экране разворачиваются такие завораживающие события и кипят такие страсти, что «переиграть» их просто невозможно. Можно разве что «недоиграть», но как раз это латиноамериканские звезды черно-белого кино просто не умели. И даже не хотели уметь. Мексиканка Нинон Севилья – уж точно.

Яркая кабаретера, великолепная танцовщица возможно и не обладала особым драматическим талантом. Но ее пластика, язык ее тела, прекрасная мимика и отточенные сценой жесты позволяли сказать, порой, больше, чем поставленная школа иных актрис. А продюсеры и режиссеры, помещавшие Нинон в комфортную для нее среду, создавая для нее роли, близкие ей по духу, позволили раскрывать образы посредством огромного хореографического таланта, жить в кадре, как на сцене. И она отплатила за это чередой ярчайших образов. Правда, роль Авроры Руис из «Чувственности», наверное, трудно отнести к лучшим в карьере Нинон Севильи (до образов вудуистской жрицы Ямбао из одноименного фильма или Нормы из «Пропащей» ей далеко). Зато ничто так полно не может рассказать о возможностях актера, как участие в достаточно проходном фильме.

Сюжет 'Чувственности' легко описывается всего двумя словами: «Жестокий романс». С небольшой ремаркой в скобках: «История преступной любви». Впрочем, подобным образом можно описать, наверное, 90% фильмов Нинон Севильи, но в «Чувственности» с этими самыми «чувствами»: преступно-запретными – случился некоторый перебор даже для латиноамериканского кино. Любовь судьи-пуританина к кабаретере сверхлегкого поведения выглядит слишком уж… театрально. Зато оставляет простор для демонстрации Нинон самой яркой грани своего таланта – потому что глядя на ее танец на сцене, не влюбиться в танцовщицу невозможно. Но в лучших фильмах актрисы ее сценический и драматический образы составляют одно целое, тогда как в «Sensualidad» – они являют собой полную противоположность. И с этим Нинон не всегда справляется. Коварство и злопамятность Авроры кабаретере изображать удается с трудом. Как то плохо заскорузлая в грехе и ни во что не верящая душа главной героини ассоциируется с открытым взглядом Нинон. Вот в ее перерождение под действием любви, которой Аврора никогда не знала – верится. А в предыдущие поступки – нет. Как не верится и в наглую развязность шлюхи, которую Нинон приходится изображать в тюремной камере, куда ее поместила принципиальность судьи Алехандро Луке. Принципиальность, за которую судья должен был жестоко заплатить после освобождения Авроры, но за которую заплатила она сама, впервые в жизни поддавшись действию чувств.

Страдать и жертвовать собой – для героинь Нинон Севильи это было все равно, что дышать. И вот, что странно – в цветном кино подобное выглядит… как-то наигранно, наверное. А вот в черно-белом – не просто уместно, скорее даже – совершенно естественно. Так, что по другому и не может быть. Пример с другим фильмом Нинон («Ямбао») тут был бы идеален: его цветной вариант совершенно несмотрибелен, тогда как черно-белый выглядит настоящим шедевром своего времени. Может быть, поэтому, со сменой эпохи молодая еще кабаретера, едва разменявшая четвертый десяток, перестала сниматься, вернувшись на экран в уже почтенном возрасте, в конце XX-го века, когда ее образ перестал ассоциироваться с яркой, чувственной и трагичной танцовщицей 50-х годов. Нинон Севилья навсегда осталась в черно-белом кино. И, наверное, это правильно.