Фильм снят в самом начале того перелома, что вздыбит мир через 40 лет. Снят в начале той наступившей современности, когда цепь перемен одним своим ходом даровала спасение от многих болезней, что спасло миллионы, даровала «повышение урожайности» и «увеличение производства мяса» чтобы можно было какое-то время иметь еду всё большему и большему числу людей, а другим своим ходом ввергла эти новые миллионы и миллионы в обвал всего знаемого их предками мира.

Мира, который столетия ломали упыри колониализма (как пришлые, так и местные) и который с конца 20 века окончательно пошел в разнос.

Волна беспризорных людей хлынула из Африки и других “неправильных” мест планеты, сминая остатки традиций и у себя на родине, и в “обетованных землях” Европы, мстя Европе за столетия преступлений.

Фильм снят африканцем о свой земле, снят о своем поколении. В 1973 году.

Его с восторгом приняли на фестивалях. Оценили мэтры. Автор до этого снимал документальное кино, после замолчал на десятилетия. Но душу Африки, надежду, страх и обреченность — он успел нам приоткрыть.

***

Рай детства, рай родины, что мы осознаем лишь когда нас выгнали из него.

Пастух. Один со своими быками, коровами, козами. Растит их, заботится о них — они его родные. Защищает от диких хищных зверей, страшных диких зверей, которым тоже надо жить, которые стремятся утащить жертву и порвать её на куски теплого мяса, чтобы получить силы себе и своему потомству, чтобы круг жизни был упорядочен, чтобы было так, как было всегда.

Когда приходит время — пастух должен был сам выбрать одного из своего стада, чтобы забить. Отпустить его душу дальше, взять часть его силы, в рост которой и он вложил часть своей силы и своей души. Попросить у него прощения. За временную боль. Помолиться бычьему богу. Чтобы круг жизни продолжался. Продолжался круг жизни пастуха и его семьи. Чтобы звучали песни и были танцы на прекрасной и родной земле.

Так было всегда. Так было раньше.

Но пришло время, которое лишает души. Лишает и животных, и пастуха. Больше он не приносит жертву, больше он не совершает таинство. Теперь он лишь раб бездушного сцепления бездушных выгод.

Он был ребенок — у него было стадо. Он знал каждую корову и быка. И ему сказали веди. Веди на бойню. На массовую бойню. И его душу чуть не убили. Потом это повторилось, потом он вроде как привык.

Он еще думал о всемогуществе духов, которые должны устраивать все правильно. Которым приносят в жертву много крови. Он думал, но уже не находил себе места. Он попытался спасти душу самого любимого и самого красивого своего животного — он сохранил место его силы — его рога. Он вновь подарил ему возможность нестись по белому свету. Он дал ему ноги — свой мотоцикл.

…

Мчаться по родному миру.

По горячему яркому миру. Щедрому на жар миру. Полному жара солнца и камней. Полному ветра и брызг моря. Полному родных людей. Юных, полных сил — детей. Которые от полноты сил быстры. Полнота сил души которых заставляет танцевать.

Танец — раскрытие всех нас. Как еще можно всем явить все, чем ты являешься в мир — явить полноту своего тела, всю свою искренность.

Танец при встрече другого — ничто лучше не покажет радость, ведь так танцует душа, так танцуют дети, даже не наученные традицией, так мы передаем все наше естество, танец — это явленность нам и другим нашей души.

…

А люди, которых становится всё больше, пытаются ужиться. Они выкраивают себе квадраты земли под домики — чтобы только вместиться самим и дать место другим, чтобы дать место дорогам и рынку, и источнику воды, и школе…

Людей становиться все больше, каждый из них пытается как можно меньше мусорить. Они же люди, они культурные, их культура тянется сотни тысячелетий, они здесь появились на свет, они и есть потомки самых древних из людей, что потом выплеснулись на другие континенты.

Но сейчас их становиться все больше. Они должны уживаться. И от многих людей всегда получается много обрывков, сломанных вещей, остатков еды — людей много, люди перестают справляться с мусором. Они стараются, они отстаивают чистоту хотя бы в своим меленьком домике, сделанном из того, что они могут себе позволить, отстаивают чистоту на маленькой площадке перед домиком.

Люди держатся за правильную жизнь. Они пытаются помогать соседям, они пытаются честно платить за услуги друг другу.

Но среди людей всегда рождаются и ленивые, и непоседливые, и глупые, и буйные, и жадные, и завистливые, и злые.

И все, хорошие и плохие, переплетаются и сбиваются в группы, а людей становится много и старые правила уже не выдерживают. И еще в мир родной земли все сильнее врываются пришлые, которые хотят что-то свое, которые соблазняют молодых чем-то своим.

И войны, и грабежи вооруженных банд с разным цветом кожи, и власть из алчных и злых, и все еще возникающие массовые болезни, и засуха…

Мир нужно постоянно восстанавливать. Мир разрушается. Силы уходят на поддержание даже минимального порядка, на заботу о выживании.

Силы, которые преступно тратить на суету. Которые дарованы кругом жизни. Которые нужны чтобы радоваться, чтобы танцевать и петь. Чтобы принимать дар солнца, дар ветра и дождя, дар земли.

…

Она почувствовала в нем обнаженную душу, отзывающуюся на все вокруг, одинокую, не понимаемую никем.

Он сам уже не понимал этот мир вокруг — он мечтал, что где-то там другой мир — где-то там рай.

Их молодость, их жар души и кожи были свои в жаре солнца и ветра. Жар мотоцикла нес их, прижимая друг к другу. Они отделялись от всех на берегу соленого океана. Соль их тел соединяла их.

Одни на берегу океана, не желающие привязывать себя к смешному, запутанному, горькому миру. Сломанному миру людей.

А ведь должен же быть другой мир. Мир из кино и новых песен. Хочется туда. И можно поиграть в дурацкие игры, можно притвориться другими, чтобы попасть туда.

Когда же реальность мечты обернулась банальностью парохода, он почувствовал, что вся эта новая жизнь лишь хитрая дорожка на бойню.

Он попытался убежать. Быстрые ноги должны спасти. Должны.

Лишь тот сумасшедший белый хиппи понимал все.

…

Миллионы людей нуждой, страхом, мечтой выталкиваются и выталкивают с родных земель, которые и родными давно уже для большинства не являются. Жизнь целых стран сломана, искалечена.

Но прорываются и прорываются новые поколения.

Кто-то выстраивает карточные домики новых порядков дома, пытается поддерживать их или сопротивляется им, кто-то бежит за счастьем к чужим берегам.

Осталась ли у них (хотя бы у немногих из них) в душах прежняя живая Африка? Азия? Америка? Европа?

Эстетская и суггестивная этнографическая кинозарисовка о социальном неравенстве, пропитанная любовью к Сенегалу и Франции. Снято столь живописно, что легко забыть, от чего бежит очарованный образом жизни бывших колонизаторов главный герой, от чего он идет на преступление. А движет им удручающая нищета своего народа. Джибрил Диоп Мамбети развивает тему, начатую в дебютной короткометражной работе с прямодушным названием 'Город контрастов', которая, очевидно, вдохновлена 'По поводу Ниццы' Жана Виго.

Разница между бедняками, готовыми вступить в драку за воду, и состоятельными франкофилами, нежащимися у бассейна, показана без неприязни и резкости в противопоставлении, поэтому 'Путешествие гиены' (таков перевод названия с языка волоф) является скорее экзотической антропологической поэмой, нежели политическим высказыванием. Режиссер не презирает тех, кому доступны полученные от вассалов блага цивилизации, а, подобно основному персонажу и его другу-пастуху, заворожен ими.

Не совсем ясно, справедливо ли сравнение плутоватого мечтателя с гиеной. С одной стороны, он – 'хищник' (ради повышения экономического статуса не побрезгует обманом, воровством), с другой, гиена – все-таки животное ночное, а весь фильм залит солнечным светом. Можно было бы даже сделать вывод, что для жизни в удовольствие не нужно ничего, кроме красоты окружающей действительности; только вот неимущие сенегальцы, выглядящие вполне счастливыми, танцуют и поют, чтобы выпросить подачку у проезжающих буржуа.

Использование в финале психоделического рока усиливает гипнотическое воздействие. Важно подчеркнуть, что эмоциональное вовлечение достигается не драматургическим, а стилистическим путем, через формальное измерение киноязыка.

Весьма необычный и поэтичный «взгляд изнутри» на африканский характер. «Туки-Буки» крайне непривычен для европейского зрителя и по этой причине может быть некорректно воспринят. Поэтому важно сразу понять, что при всей своей необычности фильм этот безоговорочно реалистический. В то время, как «белый» сюрреализм – не более, чем результат творческого расчета (сюрреалисты делают свое искусство «странным» сознательно), странность «Туки-Буки» естественна. Режиссер «видит» именно так и не может по-другому. Для Мамбети «Туки-Буки» - органичный способ самовыражения, обусловленный первозданной, древней, как мир, африканской ментальностью, а также редчайший пример естественной притчи. В нем нет ничего лишнего, и даже медленные сцены являются не претенциозной чепухой, как во многих других «авторских» фильмах, а неотъемлемой частью формы. Любые придирки к немного «неуклюжему» по рафинированным евростандартам монтажу неуместны: он придает картине еще больше самобытности, усиливая общий гипнотический эффект. Многие из зрителей, смотревших картину, настолько поддаются этому эффекту, что в своих отзывах даже не упоминают кровавые сцены на скотобойне. Это вполне логично: в них нет никакого смакования. В любом другом фильме подобные сцены были бы достойны остракизма, но не у Мамбети: для него они естественны, как сама природа, и показаны почти с детской непосредственностью. Кроме того, они в конечном счете оказываются символичными: героя тянет обратно на родину, как быка на бойню. Такая метафора могла бы показаться грубой – но не кажется.

«Туки-Буки» удивляет, независимо от киноманского опыта и багажа просмотренных фильмов.