Пацифистский месседж Маоза абсолютен, и потому ему мало театра абсурда перманентной вялотекущей войнушки с ее внезапными вспышками насилия, берущегося из ниоткуда, точнее — из выкатившейся из двери автомобиля пустой банки из-под колы. Ему нужно показать не только уродливый просцениум войны, но и ее печальное закулисье.
Фильм неправильно называть сложным, он вполне понятен любому зрителю, вопрос лишь в том, готовы ли вы пойти вместе с автором в непредсказуемое путешествие, которое влечет потрясения, эмоциональные американские горки и не обязательно завершится хеппи-эндом.
Фильм Маоза, ставшего главным героем современного израильского кино после триумфа на фестивале в Венеции восемью годами раньше, отличает степенное, нечеловеческое величие трагедии.
Эта богатая на метафоры и щедрая на художественные образы драма производит впечатление не сразу, но в память, есть подозрение, врезается надолго.
Фильм несколько раз меняет темпоритм, жанр и стиль — от душераздирающей мелодрамы до интеллектуальной комедии, от нежнейшей лирики до грубоватого черно-белого комикса. «Весь этот джаз» можно было бы назвать это многомерное кино, но оно носит другое имя: «Фокстрот» — позывной блокпоста и он же музыкальный каркас, на который нанизан фильм, похожий на танец.
«Фокстрот» изображает современный Израиль как очень сюрреалистичное, но причиняющее реальную физическую и психологическую боль место. Оригинальность картины — в сложном, напряженном повествовании, из-за чего часть озадаченных зрителей может столкнуться с проблемой восприятия происходящего. Для тех же, кто досмотрит до конца, история точно будет иметь смысл.
Это важный фильм и для Израиля, и для арабского мира, и для России, и для всей планеты, которая в эти дни опасно зависла над пропастью новой мировой войны. Его надо показывать во всех парламентах и правительствах мира, но там почему-то предпочитают воинственно бряцать оружием.
«Фокстрот», абсурдистская притча с вкраплениями магического реализма, развивает начатую ещё в дебюте Маоза «Ливан» тему войны как парадоксального опыта, в котором материальность смерти настолько тотальна, а ценность жизни настолько призрачна, что сон от яви не отделить, реальное — слишком larger than life и требует приставки «сюр»
Пожалуй, это высшее достижение израильского кинематографа — шедевр, подготовленный школой антисистемного кино, набиравшей силу на протяжении четверти века
