Хлоя Морец: «Есть ли что-то более страшное в мире, чем Трамп?»

В ремейке «Суспирии» у Хлои Морец небольшая, но важная роль: она становится первой жертвой ведьм из танцевальной школы, мечется по экрану открывающие 15 минут, а потом появляется уже полутрупом без рук, без ног ближе к финалу.

КиноПоиск обсудил с Морец съемки у Луки Гуаданьино, классификацию хорроров и — неизбежно — феминизм.

— Не завидовали Дакоте Джонсон, что ей досталась главная роль в «Суспирии», а вам пришлось довольствоваться парой эпизодов?

— Ой нет, тем более что мы с Дакотой знакомы уже достаточно давно — она приятельница моего брата Тревора. Так что мы пересекались время от времени. И потом, я горжусь своей ролью. Патришиа — любопытный персонаж, изолированный от остальных героев фильма. Я приехала на съемки уже во время последнего месяца работы, и, к счастью, благодаря этой ее изолированности мне не нужно было врываться чужаком в сложившийся коллектив, притворяясь будто я давно со всеми знакома. Можно было спокойно сделать свою работу.

— Понравилось вам быть этакой Дрю Бэрримор «Суспирии»?

— Да, но только мой референс — не «Крик», а Джанет Ли в «Психо»! (Смеется.)

— Как вы искали нужную интонацию? Все-таки довольно сложно выразить персонажа, когда в твоем распоряжении только эпизод.

— Это вы про мой немецкий? Мы, кстати, только за два дня до начала съемок решили, что речь героини будет смешанной — немецкий пополам с английским. То есть надо было интегрировать два языка, так чтобы их смешение выглядело правдоподобно. К тому же, на первых пятнадцати страницах сценария, которые я играла, устами Патриши более-менее пересказывается весь дальнейший сюжет фильма. Зритель это понимает только ближе к финалу, когда сбывается все, что она говорит аналитику. Но поначалу нужно было заставить аудиторию сомневаться в словах Патриши, заподозрить ее в психическом расстройстве. А это очень сложно. Был риск скатиться в карикатуру, сыграть дурочку с отлетевшей кукухой, которая мечется по комнате и притворяется, что у нее голоса в голове. И чтобы этого избежать, я должна была убедительно изобразить страх, ужас и кошмар. А я даже не знала, как выглядят декорации занимаемого труппой фрау Бланк здания!

— Вы сами-то хорроры любите?

— Пожалуй. Еще маленькой девочкой я была одержима всем оккультным, ужасным и страшным. Я же еще была ребенком, когда сыграла свою первую роль в «Ужасе Амитивилля». А затем я играла во «Впусти меня». А потом в «Мрачных тенях» и в «Телекинезе». Так что вся моя идентичность как актрисы строилась на изображении страха. Да, это жанровые фильмы, снятые для развлечения, с броской эстетикой и упором на аттракционные, провоцирующие выброс адреналина приемы. Но когда жанровое кино снято правильно, то оно способно вызывать и куда более глубокие чувства — подлинное понимание персонажей, искренние переживания на их счет. Так что только плохие фильмы ужасов цепляются за ярлыки поджанров — слэшер там или что-то подобное. Но хорошему жанровому кино — такому, как «Окно во двор», как «Посылка», как «Птицы», как «Психоз», как «Кэрри» — ярлыки не нужны.

— В последнее время вы, кажется, всерьез ушли в женское кино. «Суспирия» почти полностью заполнена женщинами, «Неправильное воспитание Кэмерон Пост» тоже придерживается явно женского взгляда. Что-то личное за этим стоит?

— В каком-то смысле, наверное, да. У меня четверо старших братьев, из которых двое — геи, а двое — натуралы. И взросление рядом с геями во многом сделало меня той феминисткой, которой я считаю себя сейчас, потому что они были самыми настоящими феминистами. Конечно, только когда я подросла, я осознала положение женщин в обществе, их угнетенное состояние и убожество того, как обычно изображают женскую природу и энергию в кино. Это чудовищное неравенство я осознала только в четырнадцать, потому что до этого я проводила все свое время в семье, где все всегда были равны. Поэтому мне так легко дается активизм, и я так уверенно занимаю свою позицию в обществе, не боясь говорить неприятные для кого-то вещи.

— Есть ли что-то, что по-настоящему вас пугает?

— Политический климат в Америке. Есть ли что-то более страшное в мире, чем Трамп? Но вообще я стараюсь не поддаваться страхам — по крайней мере, не совершать никаких действий из страха. А так... Ну, конечно, невозможно избавиться абсолютно от всех страхов. Меня, бывает, очень пугает темнота. Например, на неосвещенных улицах холодок по спине пробегает. А еще «Ведьма из Блэр». (Смеется.)

— Когда вы начали играть в кино еще маленькой девочкой, то понимали, что кино станет вашей карьерой?

— Совсем нет. Я начала понимать, что хочу работать в кино, только в 13 лет. Довольно хорошо помню этот момент. Я должна была перейти в первый класс старшей школы, и вот мы сидели и обсуждали с друзьями, кто что будет делать потом: колледж, взросление, дети. Я же снималась начиная с пятилетнего возраста и всегда считала актерство глупостями, которые позволяли мне отвлекаться от домашки. И вот в 13 лет я пожаловалась маме, что, наверное, все эти игры с кино скоро закончатся, и мне придется повзрослеть, найти нормальную работу и так далее. А мама такая: «С чего вдруг?»