За и против: Чем радует и злит второй сезон «Мира Дикого Запада»

Изысканная философская головоломка или халтурная работа сценаристов? Мнения редакции о продолжении «Мира Дикого Запада» разделились.

За: Веселая карусель дхармы

Как мы помним, одним из важнейших сюжетных твистов первого сезона был параллельный показ событий, отстающих друг от друга на десятки лет. Так, что казалось, будто все это происходит одновременно. Второй сезон с самого начала предупреждает, что здесь хронологические слои будут мелькать, как наперстки в руках шулера. Первый же эпизод начинается с флешфорварда: высятся горы трупов и ошалевший андроид Бернард бормочет, что он всех убил. Далее, вместо того чтобы отмотать время назад и показать нам события, которые привели к геноциду, авторы сразу открывают десятки временных пластов. А герои везде выглядят, как и положено, одинаково. Только действуют по-разному. Таким образом, зритель постоянно вынужден угадывать хронотоп (пространственно-временные координаты). В дополнение ко всему композиция осложняется мини-спин-оффами про (как бы) второстепенных персонажей, которым тоже отведено по несколько хронотопов. Отличная головоломка.

На первый взгляд, система персонажей во втором сезоне слишком упрощена и функциональна. Мы знаем, что идут они к одной и той же точке, догадываемся, какие у них цели. Их психотипы нам давно понятны. Но поскольку почти у каждого героя (или у каждого?) есть разные инкарнации, а у каждой инкарнации — собственная эволюция, мы в итоге получаем почти бесконечный набор характеров и не знаем, какой из них сработает в следующий момент. Если поначалу мы увлеченно выясняем, кто тут человек, а кто — нет, то потом это становится неважно. На первый план выходят эмоции и переживания героев. Тем более что поводов переживать у них (а значит, и у нас, зрителей) предостаточно.

В прошлом году Дэвид Линч продемонстрировал, что сериал не обязан быть остросюжетным. Но если Линч на первое место вывел эстетику, то «Мир Дикого Запада» погружает нас в философию. Точнее, в дикий замес европейской и восточной теологии, заставляющий растерянного зрителя выбирать между западной проблематикой свободы и восточными сомнениями в существовании мира вообще (вместе со свободой).

Первая половина второго сезона вводит в повествование категории спасения и исхода, оперирует идеями богочеловека и сверхчеловека, предопределения, тела как храма души либо ее темнице. А вторая часть все сильнее убеждает зрителя в том, что, может, нет ни души, ни самой жизни, а все только сон Брахмы. Проснется Брахма — и мир исчезнет. А персонажам остается стремиться не к христианскому спасению, а к буддистской нирване, которая наконец прекратит бесконечный круг перерождений и страданий. Зрителю постоянно приходится выбирать, какую сторону поддержать в этом хитроумном диспуте.

Чтобы идеологические коллизии не утомляли, авторы сериала решают существенную часть второго сезона в режиме пародии на жанровые каноны, иногда совершенно неожиданные. К вестерну, детективу и sci-fi здесь добавились самурайский фильм, зомби-хоррор, постапокалипсис, survival horror, чуть-чуть пеплума, немного «Лары Крофт» и даже «Терминатора» с «Матрицей». То есть не только интеллектуальный, но и синефильский продукт, как ни крути.

Сергей Сычев

Против: Ковбой оказался голым

Несмотря на то, что второй сезон «Мира Дикого Запада» подарил нам две лучшие серии шоу — сотворение Джеймса Делоса и жизнь индейца Акечеты, — он включал в себя филлеры (эпизоды, снятые ради заполнения экранного времени), часто повторялся, путался в мотивации персонажей и не хотел двигать сюжет вперед. Финальная серия превратилась в поспешный пересказ событий, как будто создатели забыли, что у них всего 10 эпизодов, и, вдруг опомнившись, начали плотно упихивать оставшийся сценарий в скудный хронометраж.

Обещанный в роликах мир средневековой Японии мелькнул в двух сериях, ничего не дав сюжету. Оказалось, что там есть ровно такой же набор персонажей, как и в мире Дикого Запада, только вокруг слышна японская речь. Но если сценарии западного и восточного миров копируются, в чем смысл тратиться на Японию? Если все это затем, чтобы осуществлять тайное копирование поведенческих манер с целью лучше узнать посетителей и подарить им бессмертие, то почему их жизнь подвергается опасности (стрелы могут причинить настоящую травму и убить человека, до того как его успеют скопировать)?

Мы наконец поняли, что именно происходит в парках, и теперь у нас новый вопрос: а в чем вообще секрет их бешеной привлекательности? Платить миллионы за возможность всего лишь поскакать на лошади, пострелять в роботов и заняться с ними сексом? Неужели это предел мечтаний богатых клиентов?

Теперь о мотивации. Мэйв, ставшая самым интересным персонажем под конец первого сезона, во втором получила джедайские способности, но при этом не избавилась от любви к потерянной дочери — элемента, несколько чуждого ее образу беспощадного робота. Возможно, создатели считали, что они таким образом очеловечили героиню. Но на деле Мэйв превратилась в очевидный сценарный конструкт, марионетку в руках авторов. С чего бы ей, осознающей, что все в парке нереальное, считать какую-то девочку своей дочерью? И с чего бы нам хоть сколько сопереживать персонажу, за которым явно видны фигуры кукловодов?

Остальные герои были не лучше. Бернарду дали дополнительное измерение — виртуальную реальность, пребывание в которой меняло соотношение сторон кадра. Но что вообще с ним происходит, стало понятно только в финале. Уильям, Долорес и Тедди превратились в номинальных персонажей, которые рутинно передвигаются по парку под аккомпанемент стрельбы и занудных диалогов. Шарлотте Хэйл не повезло: Тессе Томпсон и так пришлось играть корпоративную сучку без проблеска на трехмерность, но финал и вовсе стер ее личность.

В первом сезоне повествование было разделено на разные временные отрезки, что можно было постепенно понять (и в этой постепенно складывающейся картине была особая прелесть). Второй сезон собрал все ответы в последней серии. Только в ней стало понятно, что Бернард спутал свои воспоминания, чтобы защитить личность Шарлотты-Долорес. Догадаться об этом было невозможно в течение всего сезона; расщепленная реальность Бернарда выглядит безнадежно хаотично и оттого фрустрирует зрителя, отчаявшегося разобраться, что тут к чему.

Аугментированная реальность, она же точка входа в оцифровку роботов, стала одним из самых ярких моментов финала. Как-никак персонажи наконец-то пришли к обещанному им раю, и выглядит он так, как и подобает раю — роскошно буколически. Но катарсис момента совершенно потерялся под слоями второстепенных сюжетных линий и экшена (представьте себе, что исход евреев из египетского рабства в Землю Обетованную будет пересказан как полнометражное роуд-муви).

В целом же второй сезон «Мира Дикого Запада» живо напоминал «Остаться в живых». Сериал Джей Джей Абрамса и Дэймона Линделофа точно так же многозначительно помалкивал о сути происходящего, рассыпая перед зрителем след из хлебных крошек. Правда, в финале оказалось, что хлеб был просроченным, а зритель просто наелся плесени.

Тут ровно то же самое (видимо, это прямое влияние Абрамса, который продюсировал и «Мир Дикого Запада»). Нас так долго кормили псевдофилософскими рассуждениями о свободе и выборе, и что же в итоге? Система, приняв вид Логана, объяснила Долорес и Бернарду, что свободы воли, по сути, не существует, и все наши поступки определяются неким поворотным моментом — как жизнь Джеймса Делоса определил разрыв с сыном. Таким образом, что люди, что роботы, по мнению создателей сериала, всего лишь движутся по заранее написанному сценарию, отклониться от которого нельзя. Потому переход «хозяев» в виртуальный рай не кажется обретением долгожданной свободы, а видится лишь очередным элементом бездушной программы. И грош цена всем размышлениям о духовности, на которые ушли долгие 20 часов двух сезонов.

Татьяна Шорохова