Роман Волобуев: «Ты все равно должен соревноваться с Финчером»

Фильм готов на 95 %. Мы работаем со звуком. После показа пилота «Завтра» (политический сериал, который Волобуев написал для телеканала «Дождь» — Прим. КиноПоиска) меня все ругали, что ничего не слышно. Там было 100 % живого звука, микрофоны под одеждой, и еще мы старались быстро разговаривать, чтобы было как в жизни. Получился какой-то Герман, когда все в перехлест и ничего не разобрать. С «Холодным фронтом» мы, наоборот, немножко перестарались. Два дня назад делали технический прогон на большом экране и поняли: мы так голоса записали, что звучит это как радиопередача. Сейчас будем все обратно прятать. Остались какие-то дорисовки, мелочи по графике, и они займут еще пару месяцев. Но физически фильм готов, и мы его уже отпускаем: год прошел, и пора над чем-то другим поработать.

Это правда. У нас практически всё уже научились делать, но со звуком еще есть проблемы. Американцы пишут 99 % чистого звука на площадке, а у нас по-прежнему очень много дублируют. Мы тоже хотели сделать все вчистую, но, когда приехали на съемки в Нормандию, оказалось, что очень сильно воет ветер, который не выключить, скрипит спальня, в которой живут герои, скрипит весь дом, все трясется, море шумит. Поэтому пришлось много переозвучивать. Ну, мы учимся потихоньку, это же сложный технический процесс. Только кажется, что кино — это творчество, а это фабрика.

Зацепить было несложно. Когда видишь проект, у которого есть шанс на дальнейшую жизнь, согласиться легко. Мы давно дружим с Устиновой, она мне как сестра, а Дашу я впервые увидел на этой встрече. Со Светой мы давно пытались вместе что-то сделать, написали в какой-то момент под нее большой сериал «Посредник», где она должна была играть инопланетянку. В итоге он был снят без нее, снят не очень хорошо и теперь лежит запертый где-то в сейфе. Судьба его дальнейшая неизвестна. Света с Дашей принесли историю буквально на полторы странички. Она была гораздо более жанровая, чем то, что мы в итоге сделали. Изначально она чем-то напоминала «Одинокую белую женщину»: любовный треугольник, две очень похожие девушки, одна из которых хорошая, другая — плохая, и они постепенно друг друга заменяют. История была какая-то живая, хорошая, нерусская. Они изначально хотели делать это либо в Скандинавии, либо в Азии, в совсем оторванном мире, где-то в космосе. Я даже не знаю, как это все получилось. Они пришли просто посоветоваться, а потом оказалось, что я уже что-то пишу. Затем мы уже сидим у Ильи Стюарта в офисе и считаем, сколько это все может стоить. Два месяца или три это заняло. И как произошел переход, я плохо помню. Вроде встретились кофе выпить — и уже сидим и деньги считаем.

Нам показалось, что историю про отношения строить интереснее. Это же очень знакомое всем ощущение, когда ты сбежал куда-то. Необязательно за границу, можно на дачу уехать на Новый год. Сидишь отрезанный от всего мира. Как раз в этом пространстве наши герои и существуют. Но там и жанр остался. Это все равно триллер. Поэтому мы теперь боимся всяких фестивалей. Вроде это русское кино, но оно не очень похоже на то, что здесь делают. Бог с ними, с каннскими отборщиками. Даже для берлинских это будет проблемой. Вроде русский фильм, но непонятно, почему он из России, зачем он им такой.

У меня есть опыт хождения к известным продюсерам, и некоторых из них я очень люблю. Но если бы мы к ним пришли с таким сценарием, то он бы полетел нам в лицо. От всех, кроме, пожалуй, Сергея Михайловича Сельянова. Он швырять бы не стал, а просто полистал бы и ласковым скрипучим голосом сказал: «Ну, вроде не полное говно. Приходите с чем-нибудь другим». А у ребят из Hype Production, которые занимались рекламой и клипами, как я понимаю, была стратегическая мечта попробовать сделать на базе всего этого кинокомпанию. А тут мы подвернулись: маленький проект, бюджет, который в теории можно отбить международными продажами. Причем если для меня это «О Господи! У меня первый фильм производства Россия—Франция!», то для них, снимающих рекламу по всему миру, это обычное дело. То, что для кинопродюсера кажется кошмаром — экспедиция, заграница, выезд съемочной группы, — для них это стандартная история. Улететь куда-нибудь в Абу-Даби и снять все за четыре дня — они этим зарабатывают себе на жизнь. Предложите русскому продюсеру историю на троих во Франции зимой. Что он ответит? Там световой день короткий, евро растет, нужно везти группу — да вы сошли с ума. А наши ребята просто начали считать, и оказалось, что это не так много. Моей задачей было уже не сорвать сроки, потому что главный секрет таких историй состоит в том, что, если не хочешь снимать дорого, снимай быстро. 25 дней в Нормандии нас бы разорили к чертям. Так что мы сняли за 17.

Была идея про Азию. Но это ужасно дорого, к тому же «Трудности перевода» все равно не получатся. В Гонконге тесно, сложно снимать. Они там сами мучаются. Нужно было бы делать все в павильонах. Загорелись идеей снимать в Скандинавии, но там нужно брать 60 % местной группы и платить им огромные деньги, потому что у них налоги составляют 80 %. Это бы нас разорило. Когда я писал сценарий «Холодного фронта» в прошлом году, я как раз сидел в Риге на сериале, и мы изначально хотели снимать где-нибудь в Латвии, а потом повесить таблички французские. Затем оказалось, что можно снимать в Нормандии, и это стоит вменяемых денег.

Были, но судьба спасла. Когда мы придумывали, как фильм будет выглядеть, это было вот ровно то, чего ждут от людей, которые много смотрят кино. Вот это мы возьмем отсюда, это — оттуда. У нас был прекрасный референс в виде «Грозового перевала» Андреа Арнольд, но, к счастью, кино делается само. Когда мы приехали на место, оказалось, что-то выглядит по-другому. Потом оказалось, что оператор любит анаморфот-объективы, потом мы поняли, что снимаем совсем по-другому. Все, что мы пытались по науке сделать, к счастью, не получилось. Уже не мне решать, на что это похоже. Мне кажется, что это черт-те на что похоже и, наверное, ни на что конкретно.

Я уже немножко не в контексте. В прошлом году снимался у Бори Хлебникова в сериале «Озабоченные», и, пятый день сидя на площадке, мы попытались поговорить о кино. Боря тоже очень кино любит, смотрит его постоянно. И он спрашивает: а сколько ты фильмов в прошлом году видел? Я честно говорю, что сходил на «Грань будущего» два раза в кино, сходил на «Гравитацию и еще фильмов пять посмотрел дома на компьютере. Боря смотрит на меня и говорит: «А я два фильма видел». Мы глядим друг на друга: да, теперь мы понимаем, почему русские режиссеры такие тупые. Потому что Содерберг вот как-то ухитряется смотреть и читать каждый день, составляя списки медиадиеты на год. В России, возможно, из-за этого фабричного режима, в котором люди работают, они ни хрена не смотрят. Не понимаю я этого. Когда я работал в журнале, то смотрел старых и новых фильмов в среднем четыре сотни в год. Сейчас это, наверное, 70. Для меня это очень мало, и я страшно мучаюсь, потому что как будто не доедаю.

Не знаю, помогает ли, потому что я сейчас страшно завидую, когда смотрю чужое. Как хорошо люди делают! В середине съемок у нас был выходной, и мы с оператором пересмотрели «Побудь в моей шкуре» Глейзера. В какую депрессию мы все впали! Чем мы здесь занимаемся? Вот люди снимают! У нас оператор потом два дня отказывался свет ставить, пытался в темноте все снимать. И все-таки, наверное, больше помогает. Самое страшное (сейчас буду очень пафосно говорить), что русские режиссеры не чувствуют себя частью мирового кинопроцесса. Кино — самый интернациональный вид искусства после живописи и фотографии. Это вещь, не нуждающаяся в переводе, часть огромного мирового организма. Мы же считаем себя какой-то отдельной историей. С одной стороны, это очень высокомерно, с другой — нигде в мире монтажеру сериала не скажут: возьми и скопируй титры «Настоящего детектива», все равно никто не увидит. У нас во многих областях кинопроизводства, особенно в технических, в монтаже, считается вышаком сделать один в один то, что сделал до тебя семь лет назад кто-то другой за границей. Именно потому, что люди не чувствуют себя частью какого-то большого процесса. И это не подхлестывает. Я считаю, что ты все равно должен соревноваться с Финчером. Даже если ты маленький, у тебя кривые руки и ты не умеешь снимать.

Индустриально это не может измениться никак. Во Франции такая же история. Все французское большое кино — это «давайте мы сейчас сделаем как в Голливуде». Думаю, это меняется в голове каждого конкретного человека. Боря Хлебников чувствует себя частью мирового процесса, Попогребский — так вообще. Это решение, которое ты принимаешь сам. И это соревнование только у тебя в голове. Понятно, что Финчер никогда не узнает. Ну, в ближайшие 10—15 лет.

Я очень верю в кино как коммуникативное искусство. Поэтому невозможно делать ни для кого, делать в пустоту. Это грустно и печально. Но я не знаю, где этот зритель живет и кто он. Вот я видел в Париже очереди на восточноевропейское кино. Может быть, какая-то часть наших зрителей там. Вот сериал «Завтра» посмотрело где-то 60 тысяч человек на YouTube. Половина, подозреваю, вырубили через минуту, но оставшаяся половина — это, возможно, наши зрители.

Совсем идеальная — это, если помечтать, конечно, в Канне. Тут даже не в тщеславии и не в красной дорожке дело, там просто такие залы хорошие. Не большой зал «Люмьер», а «Дебюсси», где идут показы программы «Особый взгляд». Вот это идеальный для нас вариант. Нам нужен средних размеров экран, нам не нужен этот аймаксовский гигантский формат. Но это все фантазии. Понятно, мы для Канна слишком маленькие пока. Конечно, не хочется, чтобы фильм провалился совсем в никуда. Хочется, чтобы какое-то количество зрителей его увидело. Работа в газетах и в интернете учит нас воспринимать аудиторию как цифры с ноликами. Десять тысяч прочитали эту заметку — это очень плохо. Должны прочитать минимум 100 000! Провал! Мы недавно выложили трейлер «Холодного фронта», в котором поет Аня Чиповская. Она потрясающе поет, но никогда не пела профессионально. Я страшно горжусь, что продюсеры — а это идея нашего продюсера Ильи Стюарта — ее заставили записать песню для трейлера, буквально закрыли в студии и не выпускали. Ролик посмотрели суммарно тысяч двадцать. Это мало. Но представляете, если эти 20 000 соберутся — ну, не знаю — тут, во дворе. Это много. Много ли мы делаем в своей жизни того, что интересно 20 тысячам человек? Наверное, надо и такую аудиторию любить. Тогда, может, она вырастет до 25 тысяч.

Когда я пытался делать журнал Empire, у меня были потрясающие диалоги с нашими английскими держателями лицензии. Они говорили: «У нас на обложке „Человек-паук“, а вы что поставите?» — «А я поставлю голую Монику Беллуччи». — «А почему? Она же какая-то артхаусная европейская актриса. Есть ли у вас какой-нибудь крупный российский релиз?» Я говорю: «Да, у нас выходит сейчас что-то большое (не помню уже, что выходило в том году), но это все будут ненавидеть. Совершенно никому не будет интересно, как это снималось. Все хотят только прочитать разгромную рецензию о том, почему это не нужно смотреть». Людям неинтересно, как снималась условная «Ирония судьбы 2». Они хотят прочитать текст Стаса Зельвенского о том, почему этот фильм отвратительный. И у этого текста будет 250 000 просмотров. Я не думаю, что мы здесь что-то изменим. С нашими анаморфотами, синим цветом, с трейлером, из которого ничего не понятно.

У нас нет статичных кадров, да. Это мы сошли с ума с оператором Мишей Хасая и придумали почему-то, что вся статика будет трясущаяся. У нас была гигантская тяжелая камера Alexa, которую мы ставили на штатив, но под нее клали либо мячик, либо бутылку с водой. Поэтому даже статика у нас такая плавающая. Все трясется, качается, какая-то заумь. Не думаю, что мы изменим представление российского зрителя об отечественном кино. Но по крайней мере красиво.

Основная часть моей работы сейчас — это производство телевизионных сериалов. Это процесс гораздо более мучительный и долгий, чем съемки кино. «Холодный фронт» мы сделали месяцев за восемь, начиная с первой буквы в сценарии и до окончательного монтажа. А у сериалов полтора года на разработку сценария — это нормально. Тем более что сериалы — это дороже. У нас с Сашей Бондаревым (генеральный продюсер продюсерского ценра «Иван» — Прим. КиноПоиска) есть несколько сериальных историй, которые мы развиваем. Пытаемся для ТНТ написать комедию. Есть две истории, которые «Иван» делает совместно с «Базелевсом». Это фантастический триллер и такой очень странный шпионский сериал на английском. Первый мы пишем с Леной Ваниной, второй — с Михаилом Идовым. Должен выйти осенью «Квест» на СТС — это большая индустриальная история. Может, что-то из того, над чем мы работаем, начнет сниматься уже в этом году. Может, не начнет. Но написано у нас много.

Мне страшно нравятся «Озабоченные» Хлебникова, но тут я заинтересованное лицо. Это мои друзья, я снимался там. Я видел две серии, в которых меня нет. Те, кто видел новый мюзикл Германики, говорят, что он крутой. Понятно, что кино — это не индустрия, и если в нем что-то такое происходит, то это чудо. А телевидение — это все-таки индустрия, в которой понятно, откуда берутся деньги, как они возвращаются. Это рабочий механизм. Он может быть кривым, плохим, он может не нравиться нам во вкусовом смысле. Но там идет живой процесс. Кризис, конечно, это все сильно убивает. Бюджеты на больших каналах урезаются даже не в два, а в три раза. Непонятно, что выживет. Даже сейчас все снимается очень быстро, денег нет ни на что. Ведь низкое качество связано не только с тем, что мы такие плохие, но с тем, что снимать для качественного телевидения 9—11 полезных минут в день практически невозможно. То есть возможно, но тогда все должны разбиваться в лепешку. На «Игре престолов» не снимают 9 минут в день, вы же понимаете. Так что какого-то серьезного ренессанса ждать не стоит. Но отдельные интересные истории, конечно, появляются. На ТНТ сейчас много интересного происходит. Я видел пилот ремейка «Плохих», и он сделан недурно. «Обратная сторона луны» была сделана хорошо. Хочу посмотреть «Красные браслеты» Мещаниновой. Я ее большой поклонник. Но опять же вопрос в том, что будет дальше.

Сериал «Завтра» — это моя огромная боль. Я его очень люблю, и мы до сих пор с Алисой Хазановой и Сашей Бондаревым пытаемся найти способ что-то с ним сделать. Уже даже не сериал, а может, мини-сериал. Но то, что мы были вынуждены показать пилот (и один раз даже в кинотеатре), стало большой проблемой. Это не эфирник. Это никто не должен был увидеть, кроме нас. Мы попробовали что-то сделать, а потом нас ругают, что у нас звук плохой. Конечно, плохой. Эта серия стоила... Ну, как кейтеринг на нормальном сериале. Впрочем, я удивлен, что с такой неосуществимой историей, как «Завтра», мы сделали даже это. Нашим заказчиком был канал, который постоянно находится на грани выживания, собирает деньги на эфир. А сериал — это дорогое удовольствие. Наташа Синдеева — она ведь командир партизанского отряда. И у нее соответствующая тактика: мы сначала ввязываемся в драку, а потом смотрим, как бы нам не проиграть. Я не считаю, что здесь мы проиграли, потому что хотя бы что-то сняли.